Дитя войны

         Это было давно, а может быть, и недавно.  Все зависит от того, сколько мы прожили, как и для чего.  Я учился тогда на последнем курсе  энергетического факультета  Еще перед началом учебного года меня вызвали в деканат ,  где напомнили, что после защиты диплома  мы все будем обязаны отработать  два года там, куда имеются заявки на молодых специалистов. Конечно, заявили мне, как лучший студент  я имею право выбора, а это значит, могу  остаться даже в стенах  университета  или в системе местного энергоснабжения, о чем я, собственно,  подозревал.   Руководство университета, учитывая мои знания,  активную работу , которую вел в стенах альмаматры, вышло ко мне с просьбой отправиться в некий город Васильково, откуда пришла «слезная» заявка обязательно прислать к ним молодого специалиста. 

   Васильково - небольшой город в глухой провинции,  но с очень развитой еще с войны нужной промышленностью и энергоснабжением. Там, как выяснилось, уже давно просится на пенсию директор главного энергопредприятия , а заменить его не кем, не скрыли  того, что направленные на учебу студенты не вернулись, а предпочли столичные злачные места родным пенатам. Я, собственно, был не против, мне уже давно хотелось немного пожить без опеки родителей, людей не без связей, а оттого уверенных в будущем своего чадо. Смущало только то, что васильковцы явно намекали в перспективе на жизнь  вечную в их краях, но это  в мои планы  не входило. Впрочем, это меня мало волновало, закон определял  срок отработки  два года и баста. Я согласился. Деканат на радостях  по началу учебы отправил меня в бессрочную производственную практику в Васильково до самой защиты диплома, где мне гарантировали хорошо оплачиваемую зарплату  рабочего, поскольку диплома у меня еще не было. Они тут же выдали мне тему диплома, и из большой любвеобильности вынесли из  канцелярии три лучшие запыленные дипломные работы по этой теме, которые  когда-то уже защищали в стенах этого университета. Оставалось только переписать что нужно  в один лучший вариант и не забыть указать свою фамилию.  Мне даже показалось, что если  прямо сейчас потребовал бы  диплом, они бы тут же   его вручили.

       Родителям пришлось сказать, что мой отъезд решался чуть ли не в министерстве оборонной промышленности. На отца это произвело впечатление, а мама  расплакалась, словно сегодня война и на меня легла великая миссия спасения отечества.

   До Васильково я ехал долго,  только в пути понял, как это далеко. На вокзале  встретил сам директор предприятия энергосетей Василий Кузьмич, до сих пор не знаю,  кто это умудрился сообщить ему , что приеду именно  в этот день.                                                                                                                                                           

   Если бы кто увидел Василия Кузьмича просто так в городе, то никогда бы не подумал, что он очень крупный начальник. Внешне это подтверждала  служебная машина, на которой приехал меня встречать. Но с первого взгляда начальник мне напомнил пенсионеров из нашего двора, которые целыми днями забивали костяшками домино в козла, не забывая изредка посылать гонца в магазин.  Он и водитель дядя Миша, который впоследствии возил уже меня целых двенадцать лет до своей пенсии, встретили  как родного сына. Они выхватили баулы и поспешили к машине, словно я тут же на вокзале мог передумать и уехать на этом же поезде обратно. По дороге они успели задать мне кучу вопросов:  как  доехал, не замерз, прихватил ли я теплые вещи с собой.

  Когда  приехали в гостиницу, они  не позволили нести  вещи мне одному,  немного задыхаясь, затащили без передышки до самого третьего этажа в квартиру для молодых специалистов. Когда вошли в комнату ,  я был шокирован ее царским уютом. В ней находились две женщины в возрасте, как выяснилось, начальники отдела труда и отдела кадров. Они тотчас, едва я успел помыть руки в ванной, оформили меня на работу электриком пятого разряда, прилепили к личному делу мое фото 3х4, которые  заботливый папа заказал аж двадцать четыре штуки. Сделали первую запись в  новенькой трудовой книжке, но через несколько лет появилась вторая  запись о назначении меня директором предприятия электросетей. И на этом  оформление в «рабство» в городишко Васильково закончилось, осталось только приложить в личное дело справку медосмотра, о которой ,оказываются, уже договорились, она будет сделана  вчерашним числом.  Добрые женщины тотчас заставили  стол угощениями:  медом и вареньем, пирогами и пирожками, которые еще был теплые. Словно их испекли  прямо здесь. Потом они с гордостью показали мне огромное количество банок с солениями и варениями собственного изготовления, которые принесли с собой, и этими банками, совершенно по-домашнему, были забиты места под шифоньером и кроватью. С особой гордостью  показали, что  есть телевизор и холодильник. Как выяснилось позже, холодильник Василий Кузьмич приказал привести сюда из своей приемной, а старенький телевизор «Рекорд» принадлежал дяди Мише, его по указанию начальника отремонтировали умельцы из электролаборатории  перед самым моим приездом.

   Вот так я впервые появился в городе Васильково. Разве мог я знать, что останусь здесь навсегда, встречу свою любовь, у меня родятся дети,  навсегда полюблю этот город и людей, живущих в нем.

  А еще я узнал множество историй из жизни  Васильково и его обитателей, одну из которых услышал и запомнил в самом начале моей жизни в этом чудесном городе.

   Случилось это так.

                                                                     2.

   Василий Кузьмич был так рад моему приезду, что казалось, он хоть сегодня готов уступить мне свое место,  когда понял, что из меня что-то должно получиться. Он заезжал за мной по утрам, в машине  после обычных заздравных фраз о житие – бытие, тут же переходил к делам производственным, обильно посыпая  в них всяческие истории из своей богатой  жизни. На  совещании он неизменно сажал меня рядом с собой, вел оперативку нарочито детально, раскрывая передо мной любые мелочи трудовых  будней  предприятия, особенно указывая на тех лиц среди начальников отделов, мастеров и рабочих, которые могли решать те или иные проблемы. Потом отпускал меня на все четыре стороны с теми, с кем я хотел побывать на рабочем месте. В обед Кузьмич обязательно зазывал меня в свой кабинет, закрывал дверь ,и там мы чаевничали ровно до двух часов с незабываемо вкусными пирожками -творениями его замечательной супруги Светланы Ивановны.

  По дороге домой все повторялось: после краткого отчета о том, что я видел и слышал, Василий Кузьмич подводил итоги и вновь прибавлял к ним пару баек из своей жизни, когда он, обыкновенный деревенский парнишка, едва окончивший институт, по воле судьбы в войну возглавил это свое хозяйство. И первым его транспортом были сани с лошадью,  на которых он ездил в область, если того требовали обстоятельства.

   Словом, после полугодовой такой стажировки, я был готов не только заменить Василия Кузьмича, но и, по его мнению, «уйти на повышение».

   Однако до этого было еще далеко.

   Однажды утром после совещания, Кузьмич попросил меня остаться.

-  Виктор, тут у нас возникла проблема. При подъезде к вокзалу, в разминочном узле сошли с рельс по вине, как ты понимаешь стрелочника, несколько вагонов,  в том числе платформа  с запчастями, которые мы заказывали. Сегодня суббота выходной, и завтра воскресение. Машину и кран нам обещают прислать только в понедельник. Нам пришлось послать туда человека для охраны, рассчитывали, что сегодня все дела уладим, но не получилось. Наш человек звонил с вокзала, сказал, что он не против остаться, но ему нужно, так сказать, подкрепление, напарник, чтобы по очереди спать ночью и, конечно, принести покушать что-нибудь. Нам бы не хотелось отрывать кого-то от работы, тем более люди  нужны в понедельник, чтобы вывезти оттуда  оборудование. Ты бы не мог помочь   подежурить вместе с ним, разумеется, с понедельника мы дадим тебе пару отгулов.

- Конечно, - ответил я. – А кто там ?

- Парфенов Сергей Палыч, - ответил Василий Кузьмич. – Ну, знаешь, он  в отдельной комнате сидит возле мастерской?

   Парфенова я знал, многие на предприятии считали его мастером на все руки. Все, что  выходило из строя или ломалось непременно проходило через его руки от обыкновенных замков до крупных узлов трансформаторов или масленых выключателей и  половине из этого хлама он дарил вторую жизнь. Когда бы я не заглядывал к нему, он всегда был при работе: что-то откручивал, прикручивал, отрезал, ровнял, отпиливал, проверял на стенде, мотал катушки, сверлил, паял, смазывал, обматывал изолентой, покрывал лаком. Вокруг  было  с полсотни ящиков, железных и стеклянных баночек с самыми различными гайками, болтами, гвоздями, шурупами, шайбами всех народов и ГОСТов мира.

- Вот тебе червонец, - сказал мне Кузьмич, протягивая купюру. – Купишь поесть, не забудь пару пачек «Беломора»  и спичек прихватить. Можешь взять Палычу одну белоголовую, как-никак выходной сегодня. Ну, бывай,  звоните,  если что с вокзала, прямо ко мне домой, диспетчера не беспокойте. Иди домой, отдохни немного и на вокзал. Надеюсь, ты понял, что к Палычу нужно идти в сторону,  откуда приходят поезда, там его и найдешь.

                                                                   3.

   Ближе к вечеру, закинув на плечо рюкзак, в котором ,кроме всякой еды, поверх всего лежало теплое одеяло, я отправился на вокзал. Прошелся по пустому перрону, обычное дело для тупиковых станций, и направился в сторону,  откуда я сюда приехал в этот город. Идти пришлось недолго километра три , еще издалека я увидел самодельный шалаш из решеток для снегозадержания, сверху хорошо укрытый травой, так что и дождь бы не промочил. Приблизившись, я убедился: в нем без проблем поместятся два человека, это говорило о практичности и умении Палыча.

   Впрочем,  встретил он меня вовсе не радостно. На  «здравствуйте» буркнул что-то в ответ, взглянув на мой рюкзак за спиной, из которого торчало одеяло,  решил, видимо, что кроме него в нем ничего нет,  и выразительно показал свою спину, за которой я увидел, как он что-то варит  над небольшим костром в котелке, вкусный запах пищи  я почувствовал еще далеко отсюда.

   Меня настроение Палыча позабавило, я намеренно обошел его, стал разгружать рюкзак, выложил одеяло и  начал складывать на него снедь. Чем больше из рюкзака появлялось, тем больше  чувствовал удовлетворенное сопение Палыча. Когда же  развернулся и передал ему пару пачек «Беломора» со спичками, его взгляд стал  веселей. И когда я, словно Дед Мороз , вытащил из рюкзака белоголовую, Сергей Палыч только и сказал:

- Ну, Кузьмич – человек!

- Это вам  на выходной, - прокомментировал я.

- А вообще-то у меня два выходных, - отозвался Палыч. – На двоих было бы как раз.

- А я ни-ни, - сказал ему.

- Тогда ладно, - смирился он.

   Быстро стемнело, но почему-то стало уютней и веселей. Налетевшая было мошкара с треском горела на языках пламени костра, а комарье разгонял продуваемый с разных сторон его дымок.  Когда Палыч снял котелок и подбросил дров, костер разгорелся еще жарче,  и это тепло почему-то не выветривалось, а хранилось на том пятачке земли, где мы обитали.

Искры огня с треском уносились в небо и застывали там,  рядом с мириадами звезд, которые выстраивались в свои созвездия, и оттуда, с высоты, поглядывали на нас, оторванных от мира и ставших чем-то ближе к ним, удобнее устроившись, они приготовились подслушивать, о чем же мы будем говорить: заглянули в наш котелок, посмотрели на наши лица и так застыли в ожидании.

   Палыч размешал в своем вареве принесенную мною тушенку, побросав туда каких-то специй, удовлетворенно хмыкнул. Он поднял с одеяла две железные тарелки и спросил:

- Сам догадался принести или подсказал кто?

- Сам, у меня батя- рыбак, а на рыбалке всякое бывает. Иногда и не клюет, а кушать хочется всегда. И тогда отец варит уху из тушенки, а как тут уж без тарелок, - ответил я.

- Что верно, то верно, - согласился Палыч и заявил, – а ну за стол, а то компот прокиснет!

   Мы дружно сели за  импровизированный столик из ящиков, накрытый газетой «Известия», и принялись ужинать. Ели не спеша, переговариваясь, а Палыч пару раз прервался из-за принятия «на грудь»,  затем  аккуратно закрыл бутылку конфетой «Буревестник»  и положил в  рюкзак, предварительно завернув в газету. За ужином, как все васильковцы, он непринужденно и  по-товарищески узнал все обо мне, располагая к дальнейшему разговору своим вниманием к ответам. Я как-то не обратил тогда внимание на это его умение и особенность. Но однажды через много лет  когда мы отдыхали с женой на юге и общались в небольшом кругу таких же приезжих, она сказала мне:

- Ну вот, кажется, ты уже стал настоящим васильковцем.

- Это как?! – удивился я.

- С людьми научился общаться, располагать их к себе вниманием, - ответила она.

Вот те – на! А я и не знал, что это «национальная» черта васильковцев. Позже пригляделся- так и есть!

    Компот у Палыча действительно был домашний с особым вкусом, обычное дело, каждая хозяйка делает его по-своему. Я принялся  без особого приглашения мыть посуду,  Палыч с удовольствием затянулся папироской, вглядываясь в небо, явно любуясь им.

- Что смотришь? – спросил он, заметив мой взгляд.

- Да вот интересно, вы городской человек, а вижу,  вам  небо это нравится.

- Ишь ты, глазастый! – улыбнулся он, пыхнув дымом. – Никакой я не городской. Деревенский ,  хоть давно и не живу на родине, да видно душа с детства осталась там. А про небо ты прав. Я вот гляжу на него и думаю, а какое оно  над деревней моей сейчас. Такое же или другое? Как думаешь?

- Думаю другое, - сказал я.

- Ах ты, ладушки, а какое  другое?! – удивился Палыч.

- Деревенское! – едва сдерживая смех, ответил я.

- А ну тебя! – покачал головой Палыч. -  Не знаешь! Ладно, хоть шутки шутить умеешь!

   И он снова стал смотреть то на небо, то на клубы дыма, рассеивающиеся в темноте. Я покончил с посудой, присел рядом и спросил:

- Сергей Палыч, вот вы все умеете и  вас хвалят по работе. Где  учились, что заканчивали?

- А где  мог учиться, - немного времени спустя, ответил Палыч. – Приехали мы из деревни. Маму,  слава богу, счетоводом на работу взяли с самым маленьким окладом. А я что? Безотцовщина, « дитя войны» называется. Восемь классов с грехом пополам закончил и в училище ремесленное.  Вон там склады овощные, по ночам вагоны за червонец разгружал. Оплата известная. Сумма одна, а сколько человек разгружает, так на всех и делится, вот и работали по стольку пацанов, чтобы по червонцу выходило. Так и выжили, пока  работать не начал. А дальше, сам понимаешь, кто с работой дружен, так и она с ним дружится, вот.

- Понятно, - сказал я,  понимая, что жизнь у Палыча совсем несладкая была. – А что это значит – дитя войны? Ваш отец в войну погиб?

- Не-а, - с какой-то грустной улыбкой ответил Палыч,  через секунды обернувшись, увидев мое задумчивое лицо, спросил:

- О чем думаешь? Хочешь догадаться, что я за дитя войны?

- Ага, - подтвердил я,  немного подумав, выдал. – Вы от немца родились!

- Ну, ты, блин, начальник, даешь! – удивился Палыч. – До такого и я не мог додуматься! Я  рыжий что ли?!

- Ну, почему, не все же немцы рыжими были, - ответил я, довольный тем, что не схлопотал по макушке.

- Рыжие они, рыжие, - с уверенностью проговорил Палыч. – Вон, глянь, какими их в кино показывают!

- Так то – артисты, - защищался я.

- Сам ты  артист! Ух, ты развеселил! 

Но потом  вдруг  стих и долго молчал. Наконец сказал:

- Не погиб мой отец в войну, да от немца я не мог родиться. Я после войны родился. Как говорится от живых отца и матери.

   И снова замолчал, а потом стал рассказывать…

                                                                        4.

- Я по матери Парфенов, по отцу Павлович, а имя Сергей от деда, отца матери. Это он так меня в честь себя и назвал. И правильно сделал! Сколько себя помню, так только он меня и присматривал сызмальства. Мама у меня хорошо училась, так ее в самом начале войны бухгалтером в правлении нашего колхоза держали, деревенская интеллигенция! А то и правда, мама очень тихая и спокойная была, но с характером. Жила она с дедом моим Сергеем, травленным немецкими газами в первую мировую . С годами дед стал слаб на голову, так что кто  за кем приглядывал еще вопрос, или он за мной, или я за ним.

    Отец мой, Кузнецов Павел Андреевич,  до войны успел ославиться хулиганистым характером, слабостью до самогона и женщин. Девок, конечно, он не трогал, но при случае умело пощипывал, порченный какой-то местной вдовушкой. Это в смысле, знал, что с ними делать. И это тоже было правильно. Тут война началась,  ушли туда парни,  не целованные и бабского тепла не знавшие, да все почти сгинули там. Мало кто вернулся. А отец пришел. Через ранения, через похоронку, но пришел. Пришел героем, весь в наградах. Такого  в районе поискать надо было. Понятно,  почет и уважение, да и место председателя колхоза как раз освободилось. Тогда орденами не бряцкали, все ,кто вернулся, сразу страну поднимать начали. Ну и отец мой, понятно, не из последних был. А сам-то молодой, кровь играет! Вдов по деревне, хоть в ряд строй,  титьками зазывно жмутся, как устоять?! И пошло, и поехало. Там погулял, тут обрюхатил: кто-то  скинула, а кто, видя в том нужду,  родила. Слухи пошли да смешки. От улицы к улице да по всей деревне, а потом по району. Мол, Кузнецов не только по всем показателям в передовиках ходит, но  свои собственные нормативы в  колхозе завел.

   Вызвали его в райком, стали жестко поучать. А отец ни слова не сказал, так и просидел все совещание молча, опустив голову и лишь изредка поглаживая рукой правое плечо. Всем как-то стало жалко его, может рана ноет или еще что. И не дождавшись обещаний, отпустили. Не знали они, что такие обещания Павел Андреевич дал вчера отцу , мужику еще в силе, избившего  сына дрыном в сарае за его похабство и перебившего ему плечо. И потребовал отец его немедленно жениться, коль уж неймётся, а иначе выгонит с позором из дома.

   Притих на время председатель, стал с оглядкой действовать, да только отец каждый день о долге ему напоминал. А тут какое-то диво-дивное случилось. Была у нас в деревне девушка Дарья, и ростом, и видом никакая, на нее  в деревне с мужиками мало бы кто глянул, а в послевоенной деревне так и вовсе шансов замуж выйти не было. Зашла она как-то по случаю бумагу в правлении подписать, а там один Павел Андреевич оказался.

   Глянул на бумагу председатель и говорит:

- Не подпишу!

- А что это вы не подпишите? – тихо спросила скромная Дарья. – Что не так?

- Да все так, - повертел бумажку эту Андреевич. – Только вот, если замуж за меня  пойдешь,  а то не подпишу!

   Ясно дело, шутит! А Дарья эта в слезы, видит, он и до нее добирается , бегом вон из правления.

На следующий день, на работе, чует Дарья, как кто-то за ее спиной стоит, обернулась, он!

Затрясло от страха Дарью.

- Ты это чего? – сказал Павел Андреевич. – Я ведь серьезно, Дарья. Вот прямо завтра сватов зашлю. Жди. Отцу и матери скажи.

И ушел. А Дарья домой пришла, сама не своя. Не знает, что и делать. Матери сказала, та - отцу. Сидят и гадают за столом: правда это или злая шутка. Дочери допрос учинили, может, было что. Та в слезы опять. На другой день никому ничего не сказали. Напекли, что могли, стол накрыли, стали ждать. Отец Дарьи на минуту присесть не мог. Как скрипнула калитка, сел, так что встал потом с трудом, ноги не держали.  Сосватали. Свадьбу ладную отыграли на зависть всем.

    И пошли у них дети. Да только и тут, и там. Родила Дарья мужу своему шесть сыновей, а между ними еще пятеро мальчишек от отца  родили бабы нашей деревни. От той да другой, а среди них и я, с которым, еще до того родился, как отец женился, стало нас всех двенадцать. И все пацаны.

   А бабы, народ жестокий, никак не могли простить тетю Дарью, за то, что ее, убогую, сам Павел Андреевич в жены взял. Вот идет, к примеру,  Дарья по улице, а ей навстречу баба сварливая какая.

- Чего это ты, Дарья, ходишь, не пацана ли своего потеряла? Да вот он возле забора играет!

Оглянется тетя Дарья, а там или я, или какой другой мой брат по отцу играет. А бабы той и след простыл. Так и щипали они, как гусыни вредные, тетю Дарью, но она  со временим обвыклась. Помню: как- то мимо проходила, никого на улице не было, подошла ко мне, пряник подала и по голове погладила. А у самой слезы на глазах. После я ее  больше не видел. Уезжали мы с мамой из деревни тогда, а тетя Дарья, так значит,  простилась со мной. А отец со мной не простился, может быть, - с мамой, а я его вовсе не помню.

                                                                      5.

      Уехали мы, потому что трудно было в деревне в те годы, а здесь, в Васильково, сестра у мамы жила, она замужем за городским парнем была, вот и пожалела нас, позвала. Вот так мы и  вышли в люди. Я стал работать, в армии отслужил.  Когда вернулся, обратно на работу приняли, девчонку хорошую тут же на работе встретил, поженились. Жена мне хорошая попалась, хозяйственная, а то ведь, когда встречаешься и не поймешь, кто какая. А моя, ничего, терпит меня. Двух дочек родила, ну просто радость. Много времени прошло, я как-то в деревню и не ездил. Мама ездила изредка, то беда какая, а то и просто навестить кого.

   Приходит как-то раз к нам тетя Настя, ну та самая, что нас с мамой в город зазвала.

- Где мама? – спрашивает, а сама, не дожидаясь ответа, в дом проходит.

- Так нет никого, - отвечаю. – Я с ночной смены отдыхаю. Девчонки в садике, Нинка (это жена моя), на работе. А у мамы квартальный отчет, так и неизвестно, когда придет. А что вы хотели, тетя Настя?

- Ну и ладно, что нет никого, - говорит тетя Настя. – Ты  хоть чаем меня угостишь?

- Да, пожалуйста, - говорю. - Пройдемте на кухню.

Присели мы чаевничать, а тетя Настя все на меня поглядывает и, наконец, говорит:

- Я- то к вам с весточкой пришла.

- А что случилось, тетя Настя, - спрашиваю.

- Отец твой помер, Сережа, намедни похоронили уже, - говорит она и в глаза мне заглядывает.

- А-а, - говорю я. - Ну так земля ему пухом, я ведь его совсем не знаю, тетя Настя.

- Как не знаешь, неужто мама тебе не рассказывала за него? А сам-то ты и не спрашивал? – удивилась тетя Настя.

- Да нет, - говорю. – И она не говорила, да и я не спрашивал.

- Вот ведь как, оказывается, - развела руками тетя Настя.

   И все как есть рассказала мне. И то, что нас двенадцать. И что каждый из нас женат, и у всех двенадцати родились только девочки: у кого одна, у кого две, а у кого даже три. И ни одного сына, то есть, внука не было у Павла Андреевича!

- Люди сказывают, - почему-то почти шепотом сказала тетя Настя, – что это господь его наказал за то, что он своих детей по свету разбросал. А еще оттого нет внуков-то, чтобы на нем, Павле, семя блудливое закончилось.

А потом тетя Настя засобиралась домой.

- Ну, Сереженька, - сказала она. – Надеюсь, ты маме все скажешь? Любила она его, окаянного, ох как любила!

- Нет, тетя Настя, - сказал я.- Вы уж сами как-нибудь скажите.

Так я и не знаю, когда тетя Настя маме о смерти отца сказала.

Прошел год,  как-то мама за столом говорит:

- А что, дети, давайте мы все вместе в нашу деревню поедем. Посмотрим, где Сережа родился, он там давно не был,  девочкам будет интересно на всякую живность посмотреть.

   Я пытался возразить, а Нина, та за маму, поедем, мол, и все.

   Поехали мы, от Василькова  туда поездом два дня ходу. Приезжаем, а там родни ,оказывается, у нас хватает! И каждый в гости зовет, банькой своей хвастается. Так мы и отдыхали: баня – гости, гости - баня.

Сидим мы как-то за столом, а мне моя сестра двоюродная Галка в ухо шепчет:

- Ну, Сережа, ты у нас в деревне,самая популярная личность!

- С чего бы это? – спрашиваю.

- А тут по всей деревне шум идет, что ты один из всех двенадцати детей как две капли на покойного вашего отца похож! – заявляет мне сестра.

- Не знаю, - отвечаю я. – Я его в глаза никогда не видел.

   На следующий день мы все в клуб пошли. Туда городские артисты приехали из района, а для деревни это какое-никакое развлечение. Зашли, народу полно. Все на нас почему-то оборачиваются, словно это мы артисты. Так это деревня, им всегда на городских поглазеть охота. Глядят, значит, шепчутся что-то. А Галка меня локтем тычет и говорит:

- Видал, это они тебя увидели! Все говорят, что копия – отец!

- Да, враки  это, - говорю. – Не может быть, чтобы человек так на отца был похож.

- Не веришь, - говорит мне Галина. – А ты выйди на улицу, посмотри на стенды, там фотография твоего отца висит. Сам увидишь!

   Вижу, не отстанет она от меня, встал и вышел. А там, на улице, стенды разные стоят. А на одном из них, на котором надпись сверху: «Они сражались за Родину»… мое фото!  Точно я, только на  костюме с правой стороны полно орденов, а с левой медалей. Так вот он каким, оказывается, был мой отец! Долго я так стоял, уже и концерт начался. Потом решил вернуться в зал. Обернулся, а позади меня стоят восемь парней, кто  с женами, а кто и нет. А где остальные братья в тот день были, не знаю, может и не живут в деревне вовсе.  Смотрят на меня и молчат. И я ничего не сказал, постоял так, не помню сколько, и ушел из клуба, в зал так и не вернулся.

   На следующий день пошли мы на кладбище деда моего помянуть.

- Сережа, - говорит мне мама. – А ты можешь вспомнить, где деда могила? Найдешь?

- Запросто! – отвечаю. – Идите за мной, я найду!

И пошел. А деревне нашей тыщу лет и могил на кладбище очень много. Но я пошел, что-то осталось в моей детской памяти, которая,  как известно лучше всех.

   Место на кладбище не ровное, там тебе бугорок, там низина. А я иду, никуда не сворачиваю, ничего не рассматриваю.  Сотни могил прошел. А тут на невысоком холмике могилка, такая же, как эти сотни. Но ноги мои почему-то свернули к ней, я поднялся на холм и увидел на памятнике украшенной звездой надпись: «Кузнецов Павел Андреевич».

   Я стоял перед могилой отца сколько мог. Когда мама и Нина с девочками приблизились, сошел с холма и пошел дальше. Огромное желание подсказать маме, чья эта могила угнетала меня. Я обернулся и ….увидел, что мама стоит у могилы отца.

  Она тоже стояла там долго. Нина с дочками догнали меня, и мы пошли вместе.

- Странно, - сказала Нина. – Ты у этой могилы стоял, теперь мама стоит.

- Там мой папа лежит, - сказал я.

- Правда? - спросила Нина. - Что же ты мне не сказал!? Я бы тоже постояла там с мамой.

- А я не знал, что там папа лежит, - ответил я.

- Врешь, с чего бы ты на этот холм поднялся? Сколько могил прошел, ни к одной не подошел,  - сказала Нина. – Ты в зал вчера не вернулся. Тебя привезли сюда и показали могилу.

- Ага, - сказал я. – Даже если бы привезли, запомнил бы я в темноте это место.

- И то  правда. Чудеса! – согласилась Нина. – Главное , мама туда же поднялась!

Чудеса продолжались, через десять минут я нашел могилу деда,  мы все вместе помянули его.

А мама так и никогда не заговорила со мной об отце.

                                                                          6.

   Палыч замолчал, закурил очередную папиросу ,  тут вроде как вспомнил, что это он рассказывает мне, обернулся и увидел ,как я жду, что  еще скажет.

Но он рассказывать не стал.

- Ты погоди, - сказал Палыч. – Я вот деда помяну.

   Он достал из рюкзака газету с бутылкой, развернул, вытащил пробку из «Буревестника» и плеснул немного жидкости в стакан. Выпил.  Сморщился, но закусывать не стал. Убрал обратно бутылку в рюкзак и молча так сидел минуть пять.

- Ты знаешь, - заговорил он потом. – Я не осуждаю своего отца и с годами еще больше понимаю, кем он для меня является. Отцом!  Вот тут сейчас молодежь всякие праздники иноземные справляет, хероуэны эти,  день святого Валентина. Неправильно это. Все это делается, чтобы мы свои святые праздники позабыли! А для меня мой отец святее этого самого Валентина. Я верю, что родился я от большой любви, ведь мама очень любила его.  Он мне и пятерым братьям моим жизнь дал и нашим мамам чувство материнства подарил,   а  самое главное- немца побил. Не победили бы мы тогда,  не было бы нас вовсе. Спасибо ему.

  Сказал это Палыч, улыбнулся мне. Я тоже улыбнулся, потому что стало мне хорошо от того, что  понял, во всякой такой истории есть свой великий жизненный смысл, как и в этой, что рассказал мне сейчас дитя войны Парфенов Сергей Павлович.

Опубликовано в книге "Честь имею" (Россия, Канада)