Глава  20.

   В этот, казалось бы, обычный и ничем непримечательный день, еще до привала к Максиму подошли Кац и Моня.

- Старика Макара и Фукса нет, - печально сказал Кац.

- А, что когда, они должны были подойти? – спросил Максим.

- Да уж добрых два часа, - ответил Кац, который каждый раз провожал и встречал Макара и Томи.

  Максим задумался, а потом приказал:

-     Все, тогда привал. Будем ждать!

Ничего не подозревающие люди с удовольствием начали располагаться отдыхать. Особенно, этому радовались дети, у которых еще было уйма времени для игр до темноты.

   Но и эта темнота наступила очень скоро, как показалось Максиму, а Гаврилыча с Томи так и не было.

   Ночью он разбудил Афанасия.

- Афанасий, - сказал он. –Старик и Томи не вернулись. Похоже дела плохи. Я ухожу искать их. С утра поведешь людей как положено дальше. Я вас потом догоню.

К утру Максим вышел к небольшому хутору. Едва он приблизился к нему, как хороводом залаяли собаки. Но Максим и не пытался скрыться. Он понимал, что рано или поздно кто-то выйдет на лай собак. И действительно, из крайней избы, у которой собака надрывалась больше всех, а остальные собаки только разве поддерживали ее, вышел старик, встал у плетня и стал выглядывать, на кого же лает его пес.

Максим оглянулся, чтобы убедиться, не вышел ли еще кто и быстро подошел к старику.

- Здравствуй, отец! – сказал он.

- И тебе не хворать, - ответил ему старик, разглядывая его одежду и оружие.

Собака тотчас умолкла, а Максим еще раз оглянулся и подошел к старику ближе.

- Послушай дед, - сказал он старику. – Я здесь по делу. Отец у меня потерялся где-то с дядькой. Отец, так себе. С виду неприметный. А дядька, так тот – одноногий, на деревяшке шкандыляет, с палочкой еще.

Старик, как бы его не слышал, присел на бревнышке у плетня и рукою показал возле себя. Максим присел рядом. Старик не спешил. Он достал кисет, бумажку, протянул ее Максиму, отсыпал табачку себе и ему. Они закурили.

- Так ты говоришь, отец? – спросил наконец старик.

- Ей-богу, отец! – сказал Максим.

- Тогда, пошли, - сказал старик и поднялся с бревна.

Они отошли от дома старика, чуть с краю хутора и когда вышли к какой-то тропинке, которая казалось должна была куда-то их привести, но старик остановился, развернулся и показал на небольшой и свежий холмик у куста.

- Вот здесь они оба, и безногий и тот другой. Мы их к вечеру схоронили. Их немцы привели до нас и потом повесили, а мы значит сняли и сюда положили.

- Как это было? – спросил Максим.

- Ну, что, как было? – сказал старик. – Приехали немцы, этих с машины сбросили. Избитые по чем зря. Нас всех собрали. Спрашивали, кто их знает. Сказали, что они партизаны. Да кто же их знает? Потом они их еще били, но им уже все  равно это было. А потом их вовсе и вешать стали. Полицай у нас есть, Игнатка Сазонов. Так тот и вешал. Когда сказали значит, что вешать будут, они сами с земли то встали. Обнялись меж собою и целовались. Потом, старик этот перекрестился, поклонился нам и сказал: "Прощайте, люди добрые!”. А другой, этот одноногий, так он крестится не стал и ничего не сказал, а глаза закрыл и все шептал что-то за себя, может молился, кто его знает. Игнат, так их и повесил.

   Потом они уехали значит, немцы-то. А Игнатка, этот сказал, чтобы мы их неделю не снимали. Для страху значит, мол немцы так велили. Но мы же не нехристи какие, сняли значится и сюда вот их и сложили. Теперь вот, как Игнатка дознается, кто снял, попадет нам всем.

   Максим присел у холмика и молча слушал старика.

Они еще посидели молча и когда Максим поднялся, он сказал старику:

- Ладно, пойдем отец, покажешь, где этот Игнат ваш живет.

Они прошли до нужной им хаты тихо и спокойно, благо собаки чуяли старика и не лаяли.

Двери были открыты, Максим просто вошел в дом и первым делом, снял с крюка на стене, такой же немецкий автомат, что висел у него на плече.

   Хозяева легко проснулись, благо уже почти расвело. Отдернулась занавеска над кроватью, откинув одеяло, с нее свесив ноги сел мужчина, за его спиной мелькнуло голое тело женщины.

- Ты кто? – спросил мужчина. – С района что ли? Чего не стучишь, не видишь у меня баба голая?

- А мне не баба, ты мне нужен, - сказал Максим.

- Так ты, с района что ли? – все еще ничего не понимая спросил мужчина.

- Да нет, - ответил ему Максим. – Считай что я с самого центра, прямо с Москвы.

Мужчина бросил взгляд на крюк, где должен был висеть его автомат и все понял.

Женщина поняла все еще раньше и спешно накинув рубаху крутилась возле Максима будто не зная чем ему угодить.

   Игнат потянулся было за штанами, но Максим предупредительно сказал ему:

- Не надо, они тебе больше не понадобятся. Пошли.

Тот бросил штаны, мутно взглянул на Максима и проходя мимо не заметил табуретку и уронил ее.

На шум этот, тотчас с печки, показалась голова голова мальчонки.

-Тять, ты куда? На речку? Возьми меня с собой! – попросился он.

- Какая речка!? – бросилась к нему мать. – Лежи, тут дядька до него приехал.

Мальчишка с любопытством взглянул на Максима и снова юркнул на свое теплое место.

Женщина догнала выходящего из дома за мужем  Максима и вцепилась за его рукав.

- Пощади! Детишек пожалей! У тебя-то самого дети есть?! –проронила она.

- Есть! – вдруг как вспомнил Максим. – Аж семьдесят шесть! Раньше нужно было о детях думать!

Ничего не понимающая женщина бросилась от него к мужу.

- Говорила я тебе, говорила! Боже мой, Игнатушка, как же я без тебя!? – запричитала она.

Но муж прошел мимо нее с ничего не видящими глазами и она всхлипывая опустилась на ступеньки крыльца.

- Стой! – сказал Максим Игнату и ткнул ему в спину автоматом. – Давай в сарай!

Они вошли в сарай, Максим оглянулся, нашел на стене кусок веревки, снял и швырнул ее к ногам Игната.

- На, сделай все сам! Не то свяжу и спалю вместе с сараем. И не говори, а то точно спалю, и дом и сарай!

Игнат нагнулся, согласно кивнул и лихорадочно стал оглядываться вокруг.

- Ты погоди, - заговорил он вдруг. – Сейчас я, ты только не жги ничего! Боялся я, а сейчас не боюсь, все одно был бы какой конец! Отвернись, сейчас я. Слышь, отвернись!

   Максим отвернулся и через минуту обернулся услышав хруст поперечной деревянной балки сарая. Он увидел страшное лицо Игната, со свесившимся огромным языком и еще поддергивающиеся кончики пальцы ног. Но скоро и они успокоились, лишь по порткам расплылось влажное пятно.

   Максим вышел из сарая и увидел, что женщина так и осталась на крыльце. Рядом сидел старик и гладил ее по плечу.

Максим подошел к ним и сказал:

- Людям скажите, что сам удавился, от совести. Все детям потом жить легче будет.

   Он догнал отряд после полудня. Увидев его, колонна, на которую он вышел остановилась. Люди уже знали, что Макар и Томи не вернулись и что Максим ушел на их поиски.

   Максим подошел к людям и снял фуражку. Потом колонна пошла дальше. Подошла другая, затем следующая. Люди проходили мимо непокрытого и склоненного головой Максима и не скрывали своих слез.

                                                      21.

       Когда они подошли к линии фронта, идти стало еще трудней. Все чаще отряд наталкивался на проходящие колонны немецкой пехоты и техники. Все больше становилось передвижных и стоячих постов, которые перекрывали все дороги и подступы к ним. По ночам, да и днем, совсем неожиданно вдруг возникала стрельба, и   шли нешуточные бои, то спереди, то и глубоко позади отряда.

   Стало понятно, чтобы не столкнуться с немцами теперь придется усилить не только передовое охранение, но и быть готовыми к всякого рода случайным столкновениям со всех сторон. И Максим усилил контроль почти над каждым километром движения, которое замедлилось более чем наполовину. Он потребовал у Каца, Натана и Симхи провести жесткие беседы с людьми, чтобы они вели себя в пути как можно тише, осторожней и особенно приглядывали за детьми. Но именно дети первыми среагировали, на приближающие симптомы войны и их лица и поведение, стали снова замкнутыми и серьезными, как в первые дни похода, после трагедии в Мысловке. На привалах они почти не играли, разговаривали шепотом, с удовольствием засыпали, потому что во сне они видели то, о чем мечтали.

   Несмотря на это Максим каждый раз, прежде чем отряд начинал движение, лично осматривал порядок в колоннах людей.

   Однажды, после обеденного привала, он увидел, как у последней колонны, которую возглавлял Афанасий, в стороне столпилась небольшая толпа мужчин, которые заглядывая через плечи друг друга, что-то  особенно высматривали на происходящее внутри этой толпы и живо это обсуждали между собой.

- Что там у тебя? – спросил Максим у Афанасия.

- А, это у Шими Зингера со вчерашнего дня зуб разболелся, - ответил Афанасий. - Он у меня и ночью толком не спал. Мы уж с Симхой и отвар из трав ему полоскать давали, не помогает! Вот теперь ему Ганс - немчура и зуб-то этот и выдирает. А что  за мужики вокруг, я не знаю, может родные, боятся, что тот, вместо больного и здоровые повыдергает.

   Максим пригляделся,  затем повернулся к Афанасию, предлагая ему из кисета табак, и сказал:

- Да нет, то не родные, это парикмахеры.

- А на что больному зубом, парикмахеры эти!? – удивился Афанасий.

- Это у них традиция такая, - пояснил Максим. – Приработок значит, зубы рвать, а еще раньше они кровь спускали, да и пиявок разных ставили.

-  Ишь ты, - удивился Афанасий. – Все да ты о них знаешь! Не зря тебя значит Макарыч, командиром над нами поставил.

- Ну, да, - усмехнулся Максим. – Мне бы еще, как, Чапаю, языки знать, так я бы и мировом масштабе покомандовал бы!

  Они посмеялись, покурили,  разошлись и встретились только поздно вечером. Вечером, когда уже все уже готовились ко сну, и вдруг прогремел взрыв, небольшой, глухой, но совсем рядом. Два дня назад во время движения, близко с колоннами людей ухнули два взрыва и они не знали, бежать ли им, или оставаться на месте. Движение остановилось, но ничего больше не последовало, то ли просто пристреливали орудия, то ли это была какая другая какая случайность.

   Но сегодня это был не орудийный выстрел.  «Мина!», - сразу определился Максим  и поспешил в сторону взрыва. Навстречу ему выбежал Натан.

- Там, там, - едва выговорил он. – Афанасий, Нахум и Ури, на мину попали!

   Когда они прибежали к месту взрыва, стало ясно, что на мину наступил Ури, и ему уже ничто не могло помочь. Недалеко рядом лежал Афанасий, над которым склонились Ганс, Кац и Зина. Еще дальше от них сидел, ухватившись руками за голову Нахум,  и качался из стороны в сторону от контузии и не мог ничего ответить на вопросы о своем самочувствии.

   Когда Максим подошел к Афанасию, Ганс что-то быстро- быстро сказал, Натан хотел было перевести, но Максим взглядом остановил его.

- Пусть говорит! – сказал вдруг Афанасий. – Каюк мне, Максим, кранты. Что немчура, радуешься да, что я вперед тебя помру?! Ну да ладно, не серчай! Скажи ему Натан, не прав был я тогда! Спасибо вот Максиму, не дал грех на душу взять. А что, может быть бог и вправду мне это зачтет?!

-  Нет бога, - сказал ему Максим.

-  И то верно, - сказал Афанасий, и на губах его появилась розовая пенка крови.  – Только я тебе скажу, Максим. Для кого надо – он есть!  Вот я шел со злым умыслом убивать этого Ганса, так остановил он меня рукою твоей. И еще много что плохого я думал о тебе и об этих людях, так вижу теперь, не прав я был! И сейчас я понимаю, что погибаю я за правое дело! Ты уж дойди, Максим, обязательно дойди! И людям, там правду за нас скажи. За Николу, деда Макара и Томи этого. У меня двое детей там, так бы хотелось, Максим, чтобы они знали, что отец  их человеком помер, по - христиански, за людей, помер…

   И что-то еще хотел сказать он, только хлынула кровь его горлом и замер он.

  Ганс виновато утер лицо его и закрыл ему глаза. Кац читал над ним молитву на непонятном языке, Ганс присоединился к нему со своей молитвой, и закончил ее раньше и сказал «Аминь».

«Аминь!» - также закончил позже молитву Давид Кац.

                                                 22.

    Место выхода действительно было выбрано почти идеально. Когда отряд Максима вышел на это место, несколько десятков километров сзади и впереди не представляли собой стратегического значения для боевых действий для обеих сторон. Разве что для боев местного значения, которые не давали никаких преимуществ никому на данном участке фронта.  И поэтому здесь не было стянуто боевой техники и живой силы. Но двигаться дальше вперед, стало уже невозможно. Когда они дошли до этого места, отряд почти двое суток почти без пользы кружил на месте.

   На третий день, Максим, остановивший отряд, еще полдня пытался найти путь для дальнейшего движения вперед, но вскоре уставший и взмокший вернулся обратно и собрал всех для последнего совещания.

   Было время обеда, и поэтому до совещания, Максим предложил всем спокойно пообедать. Пообедали.

   Максим обедать закончил последним и, оглядел сидевших вокруг себя людей. Его взгляд остановился вдруг на Гансе, который сидел рядом с Натаном и понял, что Ганс, давно уже стал тем человеком, который находится в его команде и не жалея себя из-за всех сил старается хотя бы чем-то помочь всем, кто нуждается в этом. Он вспомнил, как несколько раз сталкивался с ним, когда тот, сидел по ночам у больных людей, как он ежедневно осматривал каждого ребенка в отряде, и всегда был рядом со стариками, пытаясь хотя бы морально поддержать их. И все как-то уже и позабыли, что он немецкий врач и пришел на эту землю с фашистами.

   Люди сидели вокруг и ждали, что им скажет Максим. Все понимали, что это должно быть что-то очень важное.

- Все, шабаш, - сказал Максим. – Дальше нам хода нет, но и оставаться нам здесь очень опасно. На войне нет-нет, да и пристреливают такие вот пустынные участки, как наш, чтобы не было секретного скопления войск, или просто проверяют, для безопасности. Так, что рано или поздно нас обнаружат. Поэтому, сегодня ночью я попытаюсь перейти линию фронта, и если это получится,  буду просить наших провести операцию, чтобы вывести  людей отсюда. Старшим за меня остается Давид Кац. Никаких особых указаний у меня нет. Держитесь. Как услышите бой, поднимайте людей и ждите. Все! У меня до ночи отбой.

   Когда стемнело, провожать Максима вышли Кац, Зина, Моня и Симха. Он просто пожал мужчинам руки, обнял на удивление в этот раз спокойную Симху, которая несколько раз погладила его лицо и провела рукой по волосам, словно решила заколдовать  его от всяких неприятностей. Потом она незаметно увела мужчин, оставив Максима и Зину наедине.

      Максим смущенно пожал Зине руку и сказал:

- Когда мы в следующий раз встретимся, я обязательно тебе что-то скажу.

   Девушка улыбнулась и ответила:

- Ну вот, гадай теперь, что это ты надумал мне сказать!

Она подтянулась к его лицу и едва поцеловала в щеку.

- Что так жадно? – спросил Максим.

- А вот как вернешься, и скажешь что хотел, крепче будет! – засмеялась девушка.

И Максим еще раз пожал ей руку и через несколько мгновений исчез в темноте.

   К утру, когда уже начало светать, и он прополз через немецкие укрепления, Максим приметил слева от себя сидевшего в одиночном окопе в секрете бойца. Это означало, что до наших окоп оставалось совсем немного.  Боец нес службу хорошо, хотя именно в это время больше всего хочется уснуть. Видно было как он бдительно поглядывал вперед и вокруг себя.  Но, несмотря на это, он проморгал Максима и тот без труда бесшумно подкрался сзади, скользнул к нему в окоп, выбил из рук оружие и зажал рукою рот.

- Тихо! Тихо, братишка, - зашептал он ему в ухо. – Я свой! Я ничего тебе не сделаю тебе плохого. Сейчас я отпущу свою руку, ты повернешься ко мне, и мы поговорим, хорошо? Только не кричи,  а то по ним начнут стрелять и фашисты и наши.  Если ты меня понял, кивни головой.

  Солдат помедлив, кивнул головой, и Максим не спеша убрал руку с его рта.

- Повернись! – сказал Максим, понимая, что солдат с перепугу забыл это сделать.

   Солдат повернулся и Максим увидел совсем не мальчишеское и вовсе не перепугавшееся лицо солдата. Просто он оказался опытней и сильней его.

- Привет братишка! – заговорил Максим, чтобы как-то вызвать доверие солдата. – Я пришел с той стороны, но я наш – партизан. У меня дело государственной важности, понимаешь. Сейчас я отдам тебе свое оружие, и мы поползем с тобой до наших, хорошо? Ты скажешь им, что увидел, как я ползу в твою сторону, размахивая  белым платком в руке, и взял меня в плен. Ты понял меня?

- Понял, как не понять, - ответил солдат.

- Тогда пошли! – сказал Максим. – Некогда мне братишка, время в обрез. Да не думай ты! Я точно скажу, что ты меня арестовал! И не вздумай пристрелить меня! От меня зависит жизнь многих людей!

   После последних слов, солдат даже как-то облегченно вздохнул, неумело принял в руки оружие Максима и первым выбрался с окопа.

- Стой! Кто идет!? – услышали они, когда до окопов оставалось метров пятнадцать.

- Я – рябина! – назвал пароль солдат.

- Что так рано? – спросили с окопа. – Тебе еще два часа быть там!

- Не один я, - отозвался солдат. – Пленный у меня тут с собой, перебежчик с той стороны.

- Стой на месте! – сказал тот же голос. – Я сейчас подниму ребят. Как скажу, тогда подойдете.

Через минуту, тот же голос сказал:

- Эй, рябина! Давай, двигай сюда, медленно и по одному!

Первым в окоп приняли Максима, затем солдата.

- Смотрю, значит, ползет и платком в руке машет. И только мимо меня прополз, я ему: «Стой! Хенде хох!», а он руки и поднял, говорит, что свой и дело у него, как его? Для страны, что ли, важности, - отчитался солдат.

- Ладно, Карасев, смени его на посту! А мы, до командира, - сказал бывалый на вид сержант и обратился к Максиму. - Ну что, добрый человек, передохнешь, али сразу пойдем?

- Пошли! Сейчас пошли! – сказал Максим, его голова слегка кружилась от постоянной мысли: «Дошел! Дошел! Дошел!».

                                                  23.

   Они сидели в блиндаже и ожидали звонка Командующего, которого не было в штабе. За это время к ним присоединился лейтенант-особист, он успел снять с Максима допрос и лейтенант – танкист, которого капитан, в чье расположение попал Максим,  неизвестно зачем-то и откуда-то привел.

   Наконец заработала прямая связь со штабом и капитан, собравшись, доложил в трубку:

- Товарищ генерал! Капитан Ивлев!  Здесь у меня человек, перешедший с той стороны, и он требует, чтобы вы лично выслушали его.

- Дайте ему трубку, - сказал генерал.

Капитан передал трубку Максиму.

- Товарищ генерал, - сказал Максим. – Я – Жасмин!

В трубке немного промолчали и наконец, генерал сказал:

- Представьтесь!

- Сержант пограничных войск Максим Пятаков, товарищ генерал!

- Неужели дошел?! – спросил генерал.

- Так точно! Дошел я один, товарищ генерал, остальные за линией фронта в километрах семи отсюда. Мы здесь с капитаном Ивлевым обсудили план действий, как вызволить наших людей оттуда, и пришли к единому мнению, разрешите передать ему трубку.

- Хорошо, дайте мне капитана! – приказал генерал.

- Товарищ Командующий! – доложил умелый капитан. – По сведению сержанта Пятакова в тылу врага находятся двести восемьдесят три человека, в основном стариков, женщин и детей. И мы решили провести специальную операцию по спасению этих людей. Суть операции – провести операцию типа разведки боем без привлечения артиллерии и тяжелой техники, чтобы враг не подумал о масштабной операции и не привлёк большие силы для отпора нашему наступлению. Мы решили неожиданно ударить силами двух рот, прорвать оборону  для прохода грузовых машин к людям в лесном массиве и удержание позиций до их возвращения к нашим позициям.  В настоящее время я собрал восемь таких машин с полными баками топлива. В каждой такой машине будут находиться по четыре лучших бойца. В передней и в последней машине будут пулеметчики с прикрытием. Весь маршрут атаки и движения машин нами решен по показаниям сержанта Пятакова, который, прошел его, перебираясь к нам. Силы противника и огневые точки, также указаны им, и они совпадают с данными нашей разведки.  Кроме того, мною остановлены два танка, которые возвращались с ремонта, на место своей дислокации. Прошу вас, товарищ генерал, на время операции передать их  мне под свое командование. Старший из танкистов, находится сейчас у меня в блиндаже.

- Передайте ему трубку, - приказал генерал.

- Лейтенант Рябов, товарищ Командующий! – представился танкист.

- Сколько воюете, лейтенант? – спросил генерал.

- Второй месяц, товарищ генерал! – доложил лейтенант. – Подбит в первом бою, сейчас возвращаюсь в часть после ремонта.

- Что, так, лейтенант? – спросил генерал. – В первом бою и подбили?

- Виноват, товарищ генерал! Подставил противнику бок, и подбили.

- Молодец сынок, что не врешь! Ты слышал там, что капитан сказал?

- Так точно, товарищ генерал! – ответил лейтенант. – Я ждал приказа!

- Так вот тебе мой приказ лейтенант! Делаешь все, как говорит тебе капитан, а дальше к себе, службу служить! Понял? Как там фамилия командира второго танка?

- Лейтенант Артунян, товарищ генерал!

- Ну вот, лейтенант Рябов передай этому Артуняну, что если вы это боевое задание как надо выполните, я вам лично на грудь по ордену и экипажи ваши не забуду, выполняйте! Дай-ка там, капитана!

- Слушаю, товарищ генерал, - сказал капитан.

- С танкистами мы решили, какие еще вопросы? – спросил генерал.

- Товарищ генерал, здесь капитан особого отдела Горелов просит вас выслушать его.

- Ну, давай, валяй, своего особого! – произнес генерал.

- Товарищ командующий, - услышал он в трубку. – Капитан Горелов докладывает! Я провел допрос, так называемого перебежчика Пятакова и на этом допросе он показал, что с августа тысяча девятьсот сорок первого года по сентябрь он находился в плену, откуда якобы бежал и примкнул к партизанам. Я считаю, что показаниям этого сержанта доверять нельзя и предлагаю отменить операцию, так как считаю это ловушкой и провокацией.

   В трубке некоторое время промолчали, но затем генерал ответил:

- Капитан Горелов! Сядете с сержантом Пятаковым в первую машину и лично проследите за ним. Если вы, как считаете, попадете в засаду, застрелите его и при невозможности выйти из окружения разрешаю вам застрелиться самому. Я не забуду, что это был мой приказ, и ваш подвиг не будет забыт! Выполняйте!

   Капитан Горелов осторожно положил трубку и промолвил:

- Товарищ генерал одобрил операцию.

Но ничего больше не сказал.

                                                       24.

  Операция прошла почти молниеносно. Пока немцы отступали и перестраивались по всем правилам их военной науки, машины пыля и урча в унисон ревам танков, создали у них впечатление атаки целой группы боевых машин и очень скоро скрылись в лесном массиве.

  Наши солдаты, просто отбросив немцев, заняли их позиции и имитировали  огнем фланговое давление. Но постреливали они лениво, не зная, сколько им еще придется удерживать эти фланги, и какие силы бросит на них фашист, пытаясь отбить свои позиции.

   А машины обратно появились так скоро, что воодушевленные их появлением бойцы открыли просто ураганный огонь по врагу. Танкисты Рябова и Артуняна, отчаянно расстреляв весь свой боезапас, гордо и победоносно замкнули цепь вернувшихся на свои позиции бойцов.

   Машины для безопасности проехали намного дальше позиций. Они кучно остановились, солдаты спрыгнули первыми, открыли борта и принимали людей.

   Из кабин вывалились мокрые насквозь от напряжения шофера и с удивлением разглядывали своих пассажиров.  Люди, спустившиеся с машин едва отошедшие от всего, что произошло, подходили к ним, обнимали и целовали их. И только тогда водители стали понимать, какое чудо они сотворили.

   И впервые. И впервые, за все время похода люди оставили детей без присмотра.

  Дети сбились в кучу. Они не понимали, почему их оставили одних. Некоторые из них заплакали, и многие тоже стали плакать. Плакали все, и те, у кого были родители и родные и те, у кого их не было.  И впервые взрослые не обращали на них внимания.

  Со стороны наших окоп к машинам бежали солдаты, но добежав, все они останавливались при виде людей, ради жизни которых несколько минут назад они рисковали жизнью.

   Это были действительно, старики, женщины и дети. И если были среди них мужчины, то одряхлевшие, и еще больше изможденные, чем старики. У них вовсе не было никаких сил. Они просто сидели на траве и пытались улыбаться, но только друг другу. Но только друг другу.

   Среди всей этой кутерьмы метался капитан Ивлев.

- Где Максим?! – кричал он. – Где сержант Пятаков!?

  Кто-то рукой показал ему, где. Ивлев увидел Максима, который стоял,  крепко обняв какую-то девушку. Капитан, было, бросился к нему, но путь ему перегородила женщина, которая как потом выяснилось, только и занималась тем, чтобы никто Максиму не мешал. Это была Симха.

- Гарный мой, - сказала она ласково капитану. – Если тебе не имеется обнять нашего Максима, так я за него. На, цемай, коль хочешь, но только мешай молодым!

   Капитан Ивлев только рассмеялся  и стал вместе с Симхой смотреть на всю эту кучу малу, что была перед ними.

   Солдаты расхватали плачущих детей и каждый из них, пытался найти в своих карманах, хоть что-то, что могло привлечь их внимание и успокоить. Они целовали их своими обветренными губами и говорили, говорили, говорили добрые и нежные слова, которые говорили когда-то своим детям. Дети перестали плакать, но слезы их просто катились из глазенок. Они не могли не плакать, потому что плакали сами солдаты, которые носили их на руках.

  Наконец, Ивлев подошел к Максиму и сказал:

- Максим, ты святой! У меня раненных бойцов четверо, ну царапины прямо, и полный ажур!

   Максим кивнул ему головой и пошел среди людей. Там он увидел, как Кац и Моня о чем-то говорили со стариками, а Натан с Гансом бинтовали ушибленную ножку красивой девушки, и она весело переговаривалась с ними. Старики обнимались со своими старухами и что-то ласково говорили им, будто они молодые. Женщины немного пришли в себя и стали оправляться и приводить себя в порядок, увидев вокруг себя много незнакомых мужчин.  Дети, завидев Максима, тянули к нему руки. Вскоре, почти все они собрались, возле него, и люди увидев это, вдруг стали смеяться. Рассмеялся и Максим, и дети стали смеяться вместе с ним, потому что привыкли верить смеху Максима, как никому больше.

                                                  25.

      Людей должны были вывезти с передовой к вечеру. До этого Горелов и присланные ему из штаба на помощь сотрудники Особого отдела тщательно проверили по спискам людей, установили их родственные связи, выясняли, кто из людей выполнял особые роли при движении к фронту. Не забыли выяснить, не остались ли у кого родственники в тылу, и не было ли у них близких, осужденных по уголовным и политическим статьям.

    Максима, Горелов сразу отделил от людей, которых он вывел и потребовал у него список лиц, которые могут описать его деятельность во время вывода людей. Он снял с них допросы, задавая при этом людям каверзные вопросы не особо стесняясь их содержанием.

   Такие вопросы, наверное, смутили бы любого человека, но только не тех, кто пришел сюда с Максимом.

   Весьма простые и наивные на вид люди, так отвечали Горелову, что тому приходилось изрядно потрудиться, чтобы как-то в лучшем свете выставить себя в протоколах допросов. Но этих людей было не просто обмануть, и они отказывались подписывать протоколы, пока их ответы не записывались там дословно.

   Сложней всего, оказалось, снять допрос с Зины. Она просто назвала Горелова «сволочью» и потребовала также арестовать ее. И напрасно, прибывшие со штаба люди пытались убедить ее, что Максим не арестован, а всего лишь задержан, до выяснений полных обстоятельств, она категорически отказалась отвечать на вопросы. Горелов и эти люди растерялись и не знали, что с ней делать. С одной стороны она не было в прямом смысле военным человеком, чтобы призвать ее к какой-то военной дисциплине, с другой стороны она не принадлежала к тем людям, с которыми вышла с оккупированной территории. И сейчас, Зина отказалась выйти с блиндажа, заявив, что если Максим не арестован, то она имеет полное право находиться рядом «со своим женихом». Воспользовавшись, растерянностью особистов, капитан Ивлев увлек ее к себе в уголок блиндажа, где угощал ее и Максима чаем, пока эти офицеры приводили в порядок свои бумаги.

   В блиндаж вошел солдат, для порядка поставленный охранять вход, и доложил, что просится войти один из тех, кого вывезли из леса.

- Пусть войдет, -  разрешил Горелов.

   В блиндаж вошел человек с двумя тощими баулами в руках и стал вглядываться, вокруг, привыкая к темноте помещения после дневного света.

- Простите, - сказал он. – Я теперь уж не знаю, кто из вас старший будет.

- Я, я – старший! – нетерпеливо воскликнул Горелов. – Представьтесь, и я слушаю вас.

- Я, значит - есть Моня Озер, - сказал человек. - В отряде я отвечал за продукты и кормежку людей.

- И что? – спросил Горелов.

- Так я стал думать, теперь я уже не нужен и принес вам список и обжимки, - сказал Моня и положил перед ним свои баулы.

- Чего? Что за обжимки? Пятаков, о чем это он?! – крикнул Горелов Максиму, подозрительно взглянув на баулы.

- Он принес остатки продуктов, которые мы ему доверяли, - ответил Максим.

- Остатки? А на что они мне? Ладно, оставь, там разберемся! Можете идти!

  Моня почему-то облегченно вздохнул и пошел к выходу, но затем неожиданно развернулся и сказал громко:

- Максим! Нас увозят, машины уже подошли!

И ушел.

   Максим встал из-за стола, подошел к Горелову и обратился к нему:

- Товарищ капитан! Разрешите с людьми проститься!

- Ишь ты, с людьми ему проститься. Они что, на тот свет собрались? Встретишься еще! Не могут я тебе этого позволить! Тут передовая, здесь нам ваши митинги ни к чему! – ответил Горелов.

  Но тут поднялся Ивлев.

- Ладно, капитан, давай поможем сержанту. Кто знает, куда их сейчас повезут. Дай им проститься. Они ведь через такое прошли! Митингов не будет. Давай под мою ответственность.

- Ага, вот ведь как вам всем нужно, можете же, как надо разговаривать, - сказал Горелов и покосился на Зину. – Хорошо. Но под вашу ответственность капитан Ивлев.

Ивлев, Максим и Зина вышли из блиндажа. Людей уже построили и проверяли по списку.

   Увидев Максима и Зину, все они смотрели только в их сторону. Ивлев подошел к офицеру, которому видимо, поручили вывезти людей и что-то сказал ему. И когда перекличка закончилась, офицер этот кивнул головой Ивлеву, а тот  подтолкнул Максима и сказал ему:

- Давай!

   Максим подошел к людям. Он взял из рук Рахель стоявшей в первых рядах сверток с маленьким Николаем, прошел вдоль строя и остановился там, где его могли бы видеть и слышать все.

- Спасибо вам, что вы доверяли мне! – сказал он, не скрывая свое волнение. – Простите нас, что не всех из вас мы сберегли! Спасибо всем, кто помогал нам! Живите долго и счастливо! Помните тех, кто отдал за нас свои жизни – Николая, Макара Савельевича, Томи и Афанасия. Вечная им память! Пусть в каждом вашем доме будет много таких детей!

   Максим замолчал. Офицер дал команду на загрузку. Люди проходили к машинам через Максима. Каждый из них обнимал его, старался погладить его лицо. Наконец все прошли и рядом остались только Кац, Натан и Симха. Максим и Зина простились с ними.

- Максим, - сказал Кац. – Вон там Ганс. Его тоже увозят. Мне бы надо до него. Скажи солдату, что я больной зубом и он мой врач.

   И действительно, недалеко от машин, в стороне сидел Ганс, рядом с которым стоял молоденький солдат.

   Ивлев, Максим и Кац подошли к ним.

   Максим подошел к солдату и сказал:

- Этот немец – врач, он лечил этому человеку зубы. У него что-то там с коронкой, пусть он посмотрит.

   Солдат вопросительно взглянул на  капитана Ивлева и тот утвердительно махнул рукой.

   Кац подошел к Гансу, что-то сказал ему и широко открыл рот.

Ганс немного удивленный, заглянул в рот Давида, затем на него самого. Кац кивнул головой и Ганс засунул ему пальцы в рот, словно поправляя там коронки или проверяя шаткость зубов.

Кац похлопал его по плечу и отошел. Максим подошел к Гансу и сказал:

- Прощай Ганс! Береги себя! Ты хороший человек! Ты хороший немец!

   Ганс, словно все понимал, благодарно улыбался. 

   Когда Максим, Кац и Ивлев ушли от него он, наконец,  разжал ладонь и увидел, что в ней лежит золотой перстень со знаком звезды Давида, который он достал изо рта Каца. 

                                            Эпилог.

      Петр Сомов не вернулся в отряд. Он попал в засаду, отстреливался,  застрелиться не смог, на последнем патроне его подвела осечка. Умер от зверских пыток во время допросов, но ничего не сказал врагам. Ему было семнадцать.

   Партизанский отряд Савелия Макаровича Истомина был окружен карателями и полностью уничтожен в результате предательской деятельности изменника Сидорова И.П., бывшего лейтенанта Советской Армии, который в окружении сдался в плен и согласился сотрудничать с фашистами.

  В 1968 году Сидоров был изобличен и арестован органами безопасности в поселке Ч. Узбекской ССР, где работал заведующим овощным складом под фамилией Харламова Сергея Степановича. Был осужден и приговорен к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор был приведен в исполнении.

   Максим Пятаков и Зинаида Сухомлина были единственными, кто остались в живых из отряда Макарыча. Они поженились, вырастили сына и дочь, были счастливыми дедушкой и бабушкой. Ушли из жизни в течение одного года.

    Давид Кац остаток жизни прожил в Одессе. Пользовался большим уважением почти всего города.

   Натан Рашкин, учительствовал до пенсии и после в небольшом селе Белоруссии. Был очень добр к  коллегам и ученикам.

   Симха Руге умерла в Фергане в добром рассудке в окружении многочисленных детей, внуков и правнуков.

   В 1952 году в селе Липовка появились незнакомые мужчина и женщина, заглянув в сельсовет, они захватили там с собой председателя и прошли к безымянной могиле у тропинки. Там они установили на памятник со звездой небольшую металлическую пластину с надписью:

                                     Серпухов Макар Гаврилович

                                                   Томи Фукс

                                                       1942 г.

 Потом мужчина достал из портфеля военную фуражку с зеленым околышком, одел ее на голову, и постоял у могилы, отдавая рукою честь погибшим. Когда они ушли, на краю села их догнала женщина. Она что-то говорила им и пыталась даже поцеловать руку у мужчины, но только он не дал ей сделать это.  А женщина, которая была с этим мужчиной, обняла ее, поцеловала, и так они простились.

  Ганс Венцель, в начале пятидесятых вернулся в Германию. Он никогда не снимал с руки золотого перстня с символом звезды Давида и с гордостью рассказывал, как принимал роды в окружении своих соотечественников у еврейской женщины.

   Дети и внуки Рины Глезер твердо верили в чудодейственную силу серебряного колокольчика, с перезвона которого начиналось утро,  и заканчивался каждый день в ее жизни.

   Руби Сойфер, получил блестящее образование и всю свою жизнь работал «на оборонку».

   Детей Мысловки, оставшихся сиротами усыновили семьи, которые вышли с ними на Большую Землю. Все дети Мысловки сохранили между собой хорошие отношения и помогали друг другу, чем только могли, кем бы они ни стали в жизни.

   Николай Бениевич Зельтен родил Николая Николаевича Зельтена.

Николай Николаевич Зельтен назвал своего второго ребенка, первенца по мужской линии - Николаем, ибо такова была воля Бени Матиевича Зельтена, дабы всегда первенцы – мальчики в его роду носили  это имя и никогда не переводились…

Аминь!

   Повесть опубликована в журнале "Нива" №10 и 11 2013 г.