6.

   Но Макарыч, сам взглянув на эту карту, прикрыл ее своей широкой ладонью, и, оглядев всех вокруг, сказал:

- Тут вот какое дело, братцы. Как вы, наверное, знаете, два дня назад я был в городе, где встречался с представителями подпольного обкома партии. Обком одобрил действия нашего отряда, передает нам большой привет, а также одно очень важное государственное задание. И поэтому о нем должны знать только мы. И чтоб все из сказанного тут замерло в нас, ясно?

   При словах о «важном», да еще и «государственном» задании, слушающие Макарыча невольно потянулись к нему, и поэтому он сразу перешел к делу.

- Обком, - продолжил Макарыч, – подтвердил показания нашего еврея Натана о событиях в поселке Мысловка, а также и то, что более трехсот человек еврейской национальности прячутся в лесных массивах, в которых находятся партизанские отряды нашей местности. По этим сведениям, среди оставшихся в живых, в основном старики, женщины и дети.  Подпольный обком поручил нашему отряду вывести указанных советских граждан за линию фронта, то есть на Большую землю. Это решение было принято,  потому что мы не можем оставить их в лесу. Рано или поздно они или вымрут от голода, либо их немцы постреляют, а потом на нас, партизан, это дело спишут. И это второе верней, они разом уберут свидетелей своего преступления в Мысловке и заодно нас замарают.

- Вот тебе дела! – возмутился заместитель командира Сидоров. – Да, как они себе это представляют?! Мы  партизаны, боевая единица, а они значит нас в тыл!

- Да ты не кипятись, лейтенант, - сказал Макарыч. – Никто не говорит, что мы все пойдем боевым порядком выводить людей. Их итак много, а ежели и мы еще все с ними пойдем, то такое передвижение людей будет невозможно скрыть. Разговор о том, что мы выделяем маленькую группу людей для сопровождения.

- Ага, понятное дело! – не унимался Сидоров. – Можно подумать, ты с ними пошлешь Ваньку да Маньку! Небось, самых опытных пошлешь? А все нам в урон. Что же они такие умные, сами не выводят этих людей.

- Вот что, лейтенант, ты бы угомонился! – сказал вдруг не на шутку разозлившийся Макарыч. – У подпольного обкома каждый человек на счету. Это мы с тобой тут по лесам мыкаемся, а они прямо в логове, понимаешь, и враг буквально у них по следам ходит. Видел я в городе на площади двоих подпольщиков повешенных. Девчонка и мальчишка, им едва за шестнадцать минуло, а, как истерзаны, боже упаси! А мы-то что за такими вот детьми прикрываться будем?!

   Кровь бросилась в лицо Макарыча, люди отпрянули от него, но он медленно отдышался и также медленно стал говорить, но как приказ читать, а не думки думать.

- Теперь слушайте. Группу сопровождения возглавит сержант Максим Пятаков, он  пограничник, а это значит, он знает, как вести людей бесшумно, не привлекая внимания. У него есть боевой опыт, пользуется авторитетом у людей. С ним пойдут  пулеметчик Соколов Николай с пулеметом.  Зонов Афанасий пойдет, имеет боевой опыт, хорошо стреляет. Дадим ему автомат. С ними пойдет Серпухов Макар Гаврилович, он старый, но человек лесной, очень опытный, да и стрелок отменный из своей винтовки. Если вдруг с Пятаковым что-то случится, то выводить людей будет он. Петька Сомов пойдет, молод, но стрелять умеет,  шустрый, для разведки сгодится. Все они получат полный боекомплект и даже больше.  И еще наш еврей Натан пойдет,  грамотный он, немецкий язык знает. Еще вчера я его вывел через дозоры, он ушел до своих, и будет через два дня ожидать вот на этом месте с народом.

 Мы также выдаем им телегу с продуктами и лошадку само собой. Вот те, Максим, список продуктов,  ты их береги, они кровью наших товарищей омыты.

  Вот такие значится дела. У кого вопросы имеются?

- А Сомов-то им зачем? – с сомнением сказал командир второго взвода Паршин.- Мальчишка еще, боя не видал.

- Так я же говорю, - махнул рукой Макарыч. – Не для войны он, для разведки.

- Успеют ли до первого снега? – все также сомневался Паршин. – Они ведь не строевым маршем пойдут, а где переждут, а где в окружную придется.

   Здесь Макарыч посмотрел на карту, где красной линией был отмечен маршрут группы.

- Должны успеть, - убедительно сказал он. – Обком утверждал.

- Обком, обком! – ругнулся Сидоров. – Обком до войны нам и план по хлебозаготовке спускал, а где недород или засуха не понимал.

- Ишь ты, - усмехнулся Макарыч. – Ты вроде бы человек военный, а откуда про такие дела знаешь? Только ты уж прости меня, нету у нас здесь пока иной власти. А ну, давай, какие еще вопросы?

- У  меня вопрос, - сказал Пятаков и поднялся. – А нельзя ли кому другому поручить это дело? Я в плену был, сами понимаете, если дело не провернется, что за меня люди скажут?

   Кровь снова хлынула в лицо командиру. Он тоже поднялся, склонился в сторону Максима и зло сказал:

- Нет, отчего же сержант Пятаков не можем? Да, сможем! Вон Пелагею пошлем, у нее ни кола, ни двора и в плену она не была, поскольку там никому не нужна! У меня Максим, пять братьев, один из них по тюрьмам как вор скитается, другой сидит за известную тебе статью, слыхал, небось? И что я по – твоему должон делать? На печи лежать и ждать пока другие врага бить будут?! Ишь ты, дело у него не  провернется! А ты проверни! Не для того я тебя выбрал, чтобы ты тут мне условия писал! Если ты не сможешь, так скажи, другого найдем!

- Виноват товарищ командир, - сказал, склонив голову, Пятаков. – Не подумал я, что говорить. Пойду я, Макарыч. И, ей-богу, дойду!

   Макарыч провел рукой по усам от волнения, как бы крошки смел, но только этому не поддался.

- Ну вот, это же другое дело, - только и сказал он.- У кого, что еще есть сказать.

- Можно я? – спросил Максим, не успевший присесть.

- Говори, слушаю, - кивнул Макарыч.

- Вот это и это нужно снять с телеги и оставить в отряде. Евреи этого не кушают.

- А ты почем знаешь? - изумился Макарыч.

- Так я, товарищ командир, все свое детство, можно сказать, прожил среди них.

- Максимушка! – растрогался тут же Макарыч. – Так тебе же цены нет, сынок! Ай, да я, молодец! Ай, да я угадал!

И было непонятно, то ли он радовался тому, что Максим хорошо знал за евреев, то ли от того, что еще большая часть продуктов остается у партизан.

                                                 7.

      Медленно, невесело потрескивал огонь в самодельной печурке в землянке Макарыча. Спасибо старику Макару, это он печки всем такие поставил, маленькие, но тепло хранящие. А еще научил, что и как топить, чтобы дым не совсем вверх поднимался, а как бы по кронам деревьев стелился, ну как туман.  Макарыч сначала этому не верил, все со стороны приглядывался, но все верно учил старик, никто издалека не мог дым приметить.

   Жаль было отпускать такого старика с группой Максима, да что поделать.  Вздохнул тут от огорчений Макарыч и подкинул дровишек в огонь.

   Сидевшая за столом Зина оставила тетрадку, на которой она писала последние указания командира, встала, присела перед ним и сказала:

- Дядь Савелий, а ведь правда, я у тебя ничего никогда не просила?

- А что ты просить-то могла, - усмехнулся весело Макарыч. – Что у меня есть – то?

- Да я не то, - сказала взволнованная Зина. – А вот, если я о чем попрошу, ты мне разрешишь.

- Ха-ха! – рассмеялся вовсе Макарыч. – Да может ты замуж собралась?! Так я же, что, против?! Только вот, погоди, пусть война эта закончится, а я тебе какое - никакое приданное соберу и айда!

- Не – е, - улыбнулась Зина. – Опять вы не то. А  пообещай, тогда скажу.

- Ну, если не замуж, тогда валяй! Вот на выходные схожу в город на базар и куплю, что тебе нужно!

- Опять вы шутите, - обиделась Зина.

- Ну, все, все! Говори, слушаю, – сказал Макарыч и постарался сделать серьезное лицо.

- Дядя Савелий, - сказала Зина, опустив глаза. – Пусти меня с отрядом, что на Большую землю уходит.

- Да ты что, девка! – изумился не ожидавший услышать такое Макарыч. – Ты что же думаешь, они так себе, прогуляться идут!? Да они через самое немецкое скопление пойдут! Да, если ты хочешь знать, думается мне, что я на верную смерть их посылаю, потому что нет во мне веры, что они к нашим дойдут. Я приказ выполняю, Зина! А они, бедолаги, мой приказ. Не  знаешь, а у меня на душе тяжко, будто я грех на себя взвалил непомерный из-за этих людей! И думать не моги такое!

   Но тут Зина вдруг неожиданно расплакалась и сквозь слезы, глядя в  глаза  Макарыча, сказала:

- Дядь Савелий! Родненький! Ни о чем тебя не просила! Отпусти ты меня с ними Христа ради, век тебе это буду помнить!

Здесь Макарыч и вовсе опешил, он схватил Зину, обнял ее, гладил большой рукой своей по ее голове и говорил:

- Да что ты, доченька? Да разве можно так? Я ведь за отца тебе сейчас! Что ты, дуреха, влюбилась, что ли в Максима этого?

   И здесь Зина замахала головой и еще больше расплакалась.

- Вот оно что, - растрогался Макарыч. – Не плачь доченька. Авось, бог даст, дойдут они, и вы встретитесь после войны-то, а Зина?

Но Зина вдруг перестала плакать, утерла слезы и тихо сказала:

- Я, дядя Савелий, итак тебя как отца прошу, чтобы обиды меж нами не было, а так  просто сбежала бы, оставив  записку. Отпусти, дядя Савелий, с миром и прости меня, очень прошу.

- Ох – ох – ох! – вздохнул Савелий Макарыч. – Что же ты, дочка, со мной такое делаешь? А коли пропадешь, что делать мне прикажешь, как же я жить буду думая, что это я повинен в том?

- Не знаю, дядя Савелий, - честно сказала Зина. – Только нет мне жизни без него.

Макарыч взглянул на нее и вдруг спросил:

- А он? Он – то знает, ну про любовь твою?

Зина улыбнулась.

- Не знаю, дядя Савелий, может, догадывается.

- Догадывается, значится, догадывается, раз улыбаешься,  - пробурчал Макарыч. – Ох, Зина прямо в мать пошла, она покойная, Царствие ей небесное, страсть отца твоего любила и оттого вместе ушли они от нас. А, что? Иди! Теперь-то он точно догадается, верно?! А может он, это, через любовь вашу и дойдет, куда надо, а?

- Мы дойдем дядя Савелий, обязательно дойдем! – сказала Зина, а Макарыч отвернулся, и махнул рукой, мол, ладно!

                                                  8.

   На место где их должен был встречать Натан, Максим с людьми пришли на третий день и без происшествий. Особые приметы Натан указал хорошо, теперь осталось дождаться его самого, и до указанного времени, в которое он должен был приходить сюда каждый день, оставалась немного времени.

   И Натан пришел. Видно было, как он обрадовался и с удовольствием пожимал всем руки, даже Зине. А при виде телеги, он сразу понял, что она с продуктами, и сразу схватился за узды лошади, как бы желая помочь ей везти ее.

   Идти далеко не пришлось, и вскоре они вышли на большую поляну и Натан сам остановил телегу.

- Где? – тихо спросил Максим.

  Натан понимающе кивнул и слегка необычно присвистнул, как бы по - птичьи, чем необыкновенно удивил Максима.

   И  кусты вокруг зашевелились, из них медленно выходили люди и заполнили всю поляну. И все они, лишь мельком взглянув на тех, кто был с Максимом, решили, что уж если Натан рядом с ним, значит, он и есть здесь старший, устремили свои глаза на него.

  Максим вздрогнул от неожиданности, он никак не мог подумать, что людей действительно окажется так много, но еще больше его поразило то, что это были в основном старики, женщины и дети, мужчин было чуть более двадцати, да и то по виду не боеспособные.

  Из толпы отделились два человека, приблизились к Максиму и тот, что постарше из них обратился к нему:

-  Здравствуйте! Мир вам! Позвольте представиться, я Кац Давид, старший среди этих несчастных людей. А это есть Моня. Натан сказал, чтобы мы подготовили человека, который бы присматривал за продуктами, так этот Моня и есть этот человек.

- Очень хорошо, - сказал Максим, ничуть не смущаясь, что Моню представили просто по имени. Он протянул ему список с продуктами и продолжил.  – Вон там телега с продуктами, она ваша, а вот список продуктов. Конечно, ее надолго не хватит, но мы будем решать эту проблему.  Все остальное будет ваша проблема, и надеюсь, мне не придется вмешиваться в ваши дела.

- Вы все правильно думаете, гражданин начальник, - ответил ему Моня и забрал узду лошади из рук Натана и увел телегу  в сторону.

Моня был человеком дела, Максим очень скоро в этом убедился, поскольку, тот сразу начал сверку продуктов со списком и ни разу не отвлекся на все происходящее вокруг, словно его больше ничего в этой жизни не касалось.

- Я могу говорить с народом? – спросил Каца Максим.

- Конечно! – ответил Кац. – Народ только и ждет, что вы будите сказать!

   Максим встал на место, где, как ему показалось, его могли видеть и слышать все и начал говорить:

- Шолом алейхем! Мир вам! Я – сержант Максим Пятаков, старший из тех, кого вы видите перед собой. Можете называть меня просто – Максим.  Слушайте сюда и не говорите потом, что не слышали. Советская власть узнала о вашем горе и поручила нам вывести вас на Большую Землю и с этого момента я буду старшим среди вас. И каждый, кто со мной будет старшим над вами, и вы будете должны беспрекословно выполнять  все, что они скажут. Если вам что-то не понравится, можете сказать, об этом Давиду и мы найдем, что ответить вам. А сейчас я переговорю с ним, чтобы узнать, кому из вас, что еще можно поручить. И в этом есть нужда. Потому что нам  придется поделиться и идти несколькими группами, чтобы быть менее заметными. Каждой группой будет руководить один из наших людей и ваших. И если вдруг, что-нибудь случится, а это будет наверняка, разбегайтесь все! Бегите в разные стороны, чтобы вас труднее было преследовать. Запомните это и не говорите потом, что не слышали. Если нам придется убегать, то ровно через два дня всем следует собраться там, где пришлось расстаться, чтобы снова идти дальше. Хорошенько запомните это!  Все! Сейчас Давид и я будем думать, что будет дальше.

   Максим еще раз взглянул на людей и вернулся на свое место, где он оставил Каца.

- Ну, как? – спросил он его.

- Думаю, народ все понял, - ответил Давид и протянул ему несколько листочков, добавил. – Вот вам список всех людей.

Максим склонился над списком и стоящий рядом Афанасий заглянул в этот список, где были указаны все данные на людей.

- А это, - спросил он. – А что, партийные у вас есть?

- Нет, - как то безразлично и спокойно ответил Давид.

- Ну а ты, тоже беспартийный что ли? Почему тогда, ты у них за главного? – спросил обеспокоенный Афанасий.

-  Я у них, как бы вроде вашего священника, - ответил также спокойно Давид.

- Поп значит, вот тебе на! – возмутился Афанасий. – Нам этого еще не хватало! Слушай Максим, а говорят, что евреи революцию сделали. Посмотри, ни одного коммуниста! Может это не евреи а, жиды? Я вот всегда думал, что евреи и жиды это два разных народа.

- Это почему ты так думал? – усмехнулся Максим.

- А сказывали мне, что Ленин, мол, тоже из этих, из евреев. Но ведь он же не жид, я точно знаю!

- Так, слушай Зонов сюда! Евреи и жиды, это одна нация. Но «жиды» это оскорбительное их прозвище. И не дай бог, чтобы так их называл при них. Понял?

- Ишь ты, мне еще этот беспартийный сброд будет указывать, как их называть! А ты видел мужика, что у телеги с этим Моней возится? Ты видел, у него нет ноги? И что, он тоже с нами пойдет?

- Видел. И что, у нас был приказ только двуногих брать? – не отрывая глаз от списка, спросил Максим.

- Ну-ну! Я смотрю, вы там с Макарычем все за нас решили! Посмотрим, что ты заговоришь, когда соплями от этого сброда умоешься!

- И смотреть нечего, - ответил ему Максим. – У нас есть приказ. А перед приказом мы все равны.

                                                       9.

   На четвертый день пути немец ударил по колонне. Ударил в самую середину людей разделенных на пять групп. Никто не кричал: ни «Хенде хох!», ни «Руки верх!».  Они начали стрелять сразу как можно прицельней в людей. Закричали люди, заскрипели от пуль деревья, плотность огня была такой высокой, что каждый чувствовал их вокруг себя, и трудно было поверить, что они не смогут догнать и ударить в спину. Но выход был, бежать в противоположную сторону от огня.

   Максим, который был в четвертой колонне, а значит практически в центре огня, зажав в руке наган, кричал:

- Бегите! Бегите! В рассыпную! Не стойте! Бегом! Бегом!

  Он пробежал по длине своей колонны, расталкивая всех испугавшихся и растерявшихся и едва оглянувшись на оставшихся лежать в траве людей, бросился вслед за остальными вглубь леса. Подталкивая отстающих людей и поднимая падающих, он не переставал кричать:

- В рассыпную! В рассыпную!

   Но именно это бежавшим впереди него людям было труднее всего сделать. Каждый, у кого среди толпы были родные им люди, краешком глаза следили за своими близкими. Они пытались сохранить друг друга, и именно такие группки людей бежали последними. Максим старался догнать их, разбрасывал людей в разные стороны, мешал им соединиться.

  Перебегая от одной такой группы людей, к другой, он увидел в небольшом овраге мужчину, прикрывшего собой женщину. Максиму пришлось остановиться и спрыгнуть к ним. Он схватил мужчину за ворот пиджака и силой потянул к себе:

- Вставайте! Бегом! Бегом! Они уже почти отстали! – кричал он им.

Но невзрачный на вид мужчина, всеми силами вцепился в женщину и закричал ему в ответ:

- Нет! Нет! Мы никуда не пойдем! Бегите! Мы останемся здесь!

Максим еще раз попытался оттащить мужчину, но на это у него уже не было ни сил, ни времени. Он выскочил из оврага, оглянулся, и взглянул вниз. Затем забросал ветками оставшихся и, убедившись, что их практически не видно, побежал дальше.

  За все это время Максим ни разу не выстрелил, да и стрелять было не в кого, немцев он и не увидел. Как человек военный он легко различал, когда стреляло свое или чужое оружие, но так и не услышал, стреляли ли его товарищи.

   Вскоре выстрелов стало все меньше, а затем они и вовсе смолкли. Максим продолжал двигаться вперед, легко определяя по едва заметным приметам и следам, что впереди него идут люди, но тоже уже не бегут, а стараются уходить вглубь леса как можно тише.

   Передвигаясь дальше, по приметам, он подобрал семь человек, а через некоторое время к ним присоединились Кац и Натан, которые успели собрать семнадцать человек. К вечеру они нашли еще двенадцать человек. Тогда же к ним вышел Николай, весь взмокший, словно он до последнего убегал от погони.

   Отдышавшись, он доложил Максиму:

- Гаврилыча ранило!

- Как, где он?! – вскочил Максим.

- Вон, за теми кустами, - махнул рукой Николай. – Я едва поспевал за вами.

Максим, Кац и Натан, поспешили туда, куда указал Николай, который едва передохнув, поспешил за ними.

   В кустах Максим увидел двоих детей, мальчика и девочку, трех женщин, среди которых была Зина и лежавшего на плащ – палатке Гаврилыча.

                                                   10.

-Как же ты, Гаврилыч? Куда тебя? – Склонился над ним Максим.

-Ты уж прости, командир, - ответил, морщась Гаврилыч. – Не уберегся я. Стар, я стал. Голова вот бежала, да ноги не поспели. В плечо меня царапнуло. Все, ничего, чую, кость не задело, да пуля там сидит.

Максим вопросительно посмотрел на Каца.

- Однако надо пулю-то вытаскивать, - сказал тот Максиму.

- Да, то я знаю. А вот среди твоих людей, кто это может сделать?

- Нет, - уверенно ответил Кац.

- Так уж нет!? – удивился Максим. – Да в нашем городе каждый второй врач был из ваших!

- Так, то же, это же совсем неправильный народ, Максим! – сердито заговорил Кац. – Там же, в Мысловке как нас стрелять начали, все как надо, начали тикать. А они же, врачи эти, все бегом к своим больным, до больницы. И сгинули там. Никого не осталась. Хочешь, двадцать парикмахеров тебе приведу, а вот лекарей нет, и не жалься.

- На что мне твои парикмахеры?! - сказал Максим. - Нам до танцев еще долго топать.

- У меня есть что сказать, - сказал Натан.

- Говори, - откликнулся Максим.

- Я эти места знаю. Приходили мы сюда, когда искали где укрыться можно. Недалеко отсюда, полдня пути обратно, деревенька есть, там врач имеется. Мне один местный рассказывал, что хороший врач, он, дескать, сам вызвался одному из деревни тяжелую операцию сделать. И хорошо сделал.

- Так что же ты молчал! – воскликнул Максим. – Так нам надо до того врача!

- Оно-то конечно верно, нужно до того, - сказал Натан. – Только в деревне той немцы и врач этот – немец.

- Да, что ты такое говоришь? Он что, фашист? – и увидев, как согласно кивнул головой Натан, прибавил. – Ну, ты, Натан штымп! Еще бы в Берлине больницу посоветовал сходить!

- А что Натан? – обиженно проговорил тот в ответ. – Натан говорит, что он врач хороший и домик в котором живет и лечит, прямо на краю села стоит. У меня брат был, он на гвоздь наступил, так заражение пошло и не стало его, кадухис врача не маяли.

- Да - а! – согласился Максим. – Здесь ты конечно прав. Ну что мужики делать будем?

- А что думать – то, командир? – ответил ему Николай. – Давай я с ним мигом до села. Надо вести сюда этого фашиста.  Я тут недалеко лошадь нашу поймал, что от телеги оторвалась, спрятал ее на привязи за побегами молодняка. Коли ее не нашли, так мы на ней зараз с Натаном обернемся!

- Как вам это нравится? – возмутился Натан. – Почему Натан должен идти. Я вам, конечно, расскажу, как туда добраться и в какой дом войти, но Натан туда не пойдет!

   Максим вопросительно взглянул на Каца.

- Мулька это, Натан пойдет в деревню, - твердо сказал Давид Кац. –  Вот только отдохнет немного, минут пять, хорошо?

- Да, хорошо, значит через пять минут, они уходят, - И, поглядывая на то, как Кац, что увел в сторону Натана, и что-то ему убедительно говорил, сказал Николаю. – Коля, пулемет оставь, с собой возьмешь наган и мой автомат. Постарайся сделать все это без шума. Натана до конца держи при себе. Он немецкий знает, сможет объяснить врачу этому, что взять с собой. А тот, пусть возьмет все, нам теперь все пригодится! Понял!

- Понял, как не понять, - сказал Николай, сложил с себя свой пулемет и все припасы и совсем не по военному, не прощаясь, развернулся и направился в сторону Натана, который уже одиноко ожидал его в стороне.

   Они вернулись даже раньше, чем их ожидали. На лошади сидели Натан и позади него здоровяк немец с завязанным платком на рту. По бокам лошади свисали туго набитые мешки очевидно с лекарствами. Николай держался всю дорогу за узды лошади, и как они пришли, отпустил их, сполз на землю и мгновенно уснул. Люди осторожно перенесли его на чье-то уже согретое место, укрыли потеплее, и он беспробудно спал там часов десять.

   Бедолагу Натана заметно утрясло, и он был готов последовать примеру Николая. И хотя Максиму хотелось сказать ему несколько добрых слов не привыкшему к таким нагрузкам, но он сурово приказал:

- Натан, берешь этого немца, чуть передохнете и до упора к Гаврилычу вытаскивать пулю. А потом  уж сколько твоей душе делай ночь. Пока не встанешь, мы ни шаг ногой!

   Натан, конечно вряд ли этому поверил, но понимая, что самое худшее у него сегодня позади, сказал что-то немцу и они побрели к месту, где лежал Гаврилович под присмотром Зины. Немец скоро осмотрел рану, удовлетворенно кивнул, увидев, что есть кипяченая вода и, разгрузив из мешка свои инструменты, сидел рядом с Гавриловичем разминая руки и курил непривычные для всех, вонючие сигареты. Оперировал он минут двадцать, потом снова закурил, зажав сигарету пинцетом, которой минутой ранее вытащил пулю. Натан между тем, пересказал, что ему сказал немец:

- Немец этот, его Гансом зовут, говорит, наш фарт, что мы успели очень вовремя. Этот хавец, обработал рану и теперь каждые два дня ему нужно менять тампон с мазью, затем, чтобы она зажила внутри и только потом, если будет все нормально, таки дать ране закрыться, и все будет клево.

- Хорошо, - сказал Максим. – Отдыхайте.

   Натан и немец, тотчас мгновенно уснули, прижавшись  друг другу, словно близкие люди. Но через три часа, немец - Ганс, словно подчиняясь какому-то инстинкту, проснулся. Аккуратно осмотрел рану Гавриловича, измерил температуру и удовлетворенно поцокав языком, показал Зине три пальца, что должно быть означало – три часа, через которые его следовало разбудить, и не без удовольствия прижался к теплому Натану и снова уснул.