Глава 22

Люди Степлага

В плену у страха (или – нужник)

Думается, читатель уже наслышан о миллионах бывших советских военнопленных, прошедших вначале фашистский плен, а затем и лагеря ГУЛАГа. Наиболее просвещенные читатели знают и настоящую правду о этом. Мы не будем ссылаться на всякого рода случаи, которые нам стали известны по жизни, чтобы не слыть рассказчиком различного рода баек, в чем нам все равно не уступит пьедестал г-н Солженицын.

Несмотря на скудость материала доступных архивов Степлага, несколько таких дел о бывших военнопленных нам все-таки попались в руки. Поговорим об одном из них.

24 августа 1946 года в г. Бютцов (город в Германии, в земле Мекленбург-Передняя Померания- Прим. автора), начальник следственного отдела контрразведки 211 лагеря издал Постановление об избрание меры пресечения по отношению некого Г-на санкционированное военным прокурором 1 ГВ танковой Донской дивизии. Мера пресечения была известная – содержание под стражей до окончания следствия и суда.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.6)

Вот приговор по этому делу:

«… Приговор №168

1946 года октября 9 дня

Военный Трибунал 1 гв. танковой Донской, ордена Ленина Краснознаменной ордена Суворова дивизии в закрытом судебном заседании в помещении тюрьмы в составе:

Председательствующего: майора юстиции Ю.

Членов: ст. сержанта В.

рядового П.

при секретаре гв. старшем лейтенанте Р. рассмотрел дело по обвинению бывшего военнослужащего красной армии

Г-н.,1921 года рождения, уроженца и жителя города Ульяновска, Ульяновской области, русского, служащего по профессии художника, с средним образованием, бывшего члена ВЛКСМ с 194… выбывшего в связи с пребыванием в плену, холостого, несудимого. В Красной Армии служившего с 20 сентября 1941 года по призыву Ульяновского горвоенкомата, с мая 1942 года по день капитуляции находившегося в плену у немцев, -

в совершении преступления предусмотренного ст. 58-1 «б» УК РСФСР.

Материалами дела и судебным следствием

УСТАНОВИЛ:

Г-н. состоял на службе в Красной Армии и находясь на фронте в составе 55 стрелковой дивизии, мае 1942 года изменил Родине добровольно сдался в плен немцам и на допросах выдал немцам секретные сведения о составе численности и вооружения своей части дивизии.

В марте 1943 года Г-н. добровольно поступил на службу в немецкую армию принял присягу на верность службы Гитлеровскому правительству и в составе 110 дорожно-строительного полка активно участвовал в сооружении оборонительных укреплений, шоссейных и грунтовых дорог.

За преданную службу немцам в Марте 1944 года Г-н. был награжден германским командованием медалью «Заслуженный знак».

В Марте 1945 года Г-н. написал два стихотворения антисоветского содержания, которые опубликовал во Власовской газете «За Родину», после чего был отозван в редакцию этой газеты и до момента капитуляции Германии являлся литературным сотрудником газеты под псевдонимом «Юрий МАЕВ».

Военный трибунал признал Г-н. виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. 58-1 «б» УК РСФСР, однако учитывая личность подсудимого и конкретные обстоятельства дела, суд находит возможным применить к Г-ну. ст. 51 УК РСФСР

Руководствуясь ст. ст. 319 УПК РСФСР

ПРИГОВОРИЛ:

Г-на на основании ст. 58-1 «б» УК РСФСР лишить свободы в исправительно – трудовых лагерях сроком на (10) десять лет…»

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.4-5)

1 марта 1949 г. на Г-ин. было оформлено заявление на помилование, о чем свидетельствует виза на исключительно положительной характеристике.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.10)

Однако в письме от 26 мая 1949 г. на имя начальника лагеря Степлага сообщается, что высылается «рассмотренный материал о помиловании» Г-на., в чем ему отказано.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.27)

В другом документе конкретно сообщается, что отказ от помилования был принят в Верховном Совете СССР 7.04.47 г.

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на. стр.28)

Это конечно очень обидело Г-на.

Ведь за что сидит человек? Подумаешь в плен сдался!? Так их миллионы сдались. На немцев работал? Все пленные работали! Ведь не убил никого, не предал…

Но лишь 24 февраля 1955 года Народный суд вынес определение: «…Имея в виду, что Г-ин. стал на путь исправления…руководствуясь Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 14 июля 1954 года…ОПРЕДЕЛИЛ…Г-на от дальнейшего отбытия меры наказания условно досрочно освободить».

Согласитесь, что для Г-на это постановление было уже как издевательство. Он и так уже должен был освободиться в 1956 году. А как же те дни, которые он честно отработал, и они должны были ему идти в определенные зачеты, которые он старательно считал и оспаривал в заявлениях по ним, конец своего срока

(КГУ ГАКО Из личного дела, заключенного Г-на стр.9)

А тут непотребная ирония, дескать отбыл большую часть срока.

Перебор получился господа-товарищи коммунисты, перебор!

После освобождения он остался в Джезказгане и до конца своей жизни проживал и работал в нем. Однако прославился он в нем не своей работой. Человек небесталанный, он стал более известен как поэт. Казалось бы, жизнь налаживается, тем более новый руководитель страны объявил Сталина тираном, а таких как Г-н невинными жертвами его режима.

Но по воспоминаниям нашего казахстанского солженицына советского и казахстанского журналиста Валерия Могильницкого, успевшего успешно прославлять и тот и этот политический строй (ну что с него возьмешь – журналист!) и посвятившего жертвам ГУЛАГа несколько крупных работ, в том числе упоминал о Г-на следующее: «Когда в 80-е годы прошлого столетия я руководил в Джезказганской области литературным объединением «Слиток», то на его занятия часто приходил местный поэт Г-ин ….. Ибо в то время он один владел в Джезказгане лагерной темой, причем мастерски, без прикрас, без повторов уже сказанного Солженицыным… Для нас это было потрясением! Конечно, мы знали, что Г-ин прошел тяжелый путь заключенного особого лагеря Степлага, что за его плечами «в ночах встают и падают туманы, болят зарубцевавшиеся раны». Тогда еще ходили слухи о том, что он в фашистском плену работал переводчиком в гестапо и даже написал поэму о Гитлере…. Не все восприняли его стихи с восторгом. Были и такие, кто заявил мне что, если и дальше на занятия «Слитка» будет приходить Г-ин, читать зэковские стихи, они больше не ходоки в Политпрос».

Так что же так возмущало духовных братьев по творчеству Г-на?

Автор и сам в настоящее время состоит в объединение «Слиток» (наверное, и в России редкость такие объединение-долгожители) и на его заседаниях нередко упоминается имя Г-на по различным поводам. Один из последних руководителей «Слитка», который еще застал те времена, когда его посещал Г-ин рассказывал мне, что тот буквально замучил всех своими рассказами о ужасах ГУЛАГа, скромно умалчивая о своем прошлом и т.д. А ведь Джезказган тех времен был наполнен бывшими зека Степлага и кто-кто, а они знали о прошлом Г-на и посмеивались над чрезмерно зарвавшимся «жертвой» сталинизма.

Проходило время, в окрепшей от послевоенной разрухи стране, стала восстанавливаться и историческая правда, не только по отношению к тем героям войны, которые приняли непосредственное участие в ней в рядах Красной армии, но и о партизанском движение, героях подпольях и Сопротивления, которые организовали наши военнопленные в фашистских лагерях.

Тогда Г-ин видимо вспомнил, что он не только жертва сталинизма, но и был в немецком плену и решил опубликовать сборник под названием «Пелена плена» из стихов, которые он якобы писал в плену и прятал от немцев до настоящих дней (ну чем не Муса Джалиль, лавры которого видимо не давали покоя Г-ну.).

По воспоминаниям самого Г-на, и совсем это дело у него уже получилось и сборник готовился к набору, но видимо, чья-то бдительная рука остановила это деяние.

И с тех пор Г-ин, уже не признанная жертва и гитлеризма, и сталинизма, перебивался в своем творчестве простодушной лирикой, вызывая восторг почитателей и особенно почитательниц.

Но вот к власти в стране пришел еще один враг сталинизма Горбачев и слава Г-на заиграла новыми гранями. Тут-то пригодились и «Пелена плена» и прочие лирические стенания о проклятом ГУЛАГе. Нашлись людишки, которые стали говорить о его неповторимости и гениальности, которые начали ставить его в один ряд с такими поэтами, которые вряд ли были бы рады такому соседству. Такое радушие еще вполне оправдывалось тем, что «измученный» в фашистских и сталинских лагерях Г-ин прожил довольно долгую 92-летнюю жизнь, когда какие-либо оппоненты уже приказали ему долго жить, да и новой политической власти такие «жертвы» были очень к месту.

Справедливости ради скажем, что наши земляки не поддержали это представление и более того, очень многие из них были от души возмущены издававшимися в местной газете воспоминаниями нового литературного гения, которыми он их решил осчастливить. А ведь они еще до сих пор не знают, по какому приговору был осужден Г-ин, который мы публикуем впервые.

Итак, обратимся к этим воспоминаниям. Вот как описывает Г-ин, как он попал в плен.

Дело было так. После одного боя Г-ин волей случая оказался на нейтральной полосе, т.е. между советскими и фашистскими позициями на открытой местности. Доползти до своих он не смог, так как местность хорошо обстреливалась немцами, которые даже прострелили вещевой мешок Г-на отчего он понял, что его могут убить и поэтому благоразумно остался на месте. И пока была ночь он почему-то решил, что попадет в плен и оторвал обложки своей красноармейской книжки и комсомольского билета чтобы спрятать их в кальсоны. Это кстати соответствует действительности, при аресте в 1946 году обложка комсомольского билета была у него изъята. Куда девалась обложка от красноармейской книжки Г-ин скромно умалчивает. Других дел в это ночное время Г-ин найти не мог, например, под покровом темноты добраться до своих, поскольку, по его словам, едва он делал движение как с немецкой стороны сразу же взметалась в небо осветительная ракета. Вот тут-то у Г-на появляется напарник: «…красноармеец в шинели и шапке, в ботинках с обмотками, без винтовки. И тут я понял: этот пес полз к немцам! Были такие, которые перебегали, переползали на сторону немцев. Кто-нибудь из украинцев, чья местность оккупирована фашистами. Вот и этот тип приполз к немцам. И ведь этот гад думает, что я тоже ползу к германцам! Он думает, что Советский Союз войну проиграл. А ему - надо домой, к своей бабе. А может быть, ее там немец пользует?».

Вот как моментально Г-ин дает характеристику этому солдату. А тот (его, кстати звали Антон) оказался более глазастым чем Г-ин, он указывает ему на лаз в некий бункер куда они благополучно перебираются. Стоит лишь обратить внимание, что немцы как-то в этот момент остались «немыми», они как-то прозевали и ползущего солдата, и переход уже двух солдат противника в бункер. Наверное, ракеты закончились. В бункере, как дальше вспоминает Г-ин: «Я зашил клин у кальсон - туда с обыском не полезут! Потом разрыл кружкой желоб для полуавтомата, зарыл его вместе с патронташем, зарыл каску - стал, как Антон, беспринципным».

Не будем расшифровывать слово «беспринципный»? Хорошо, пойдем дальше.

А дальше эти два беспринципных человека просидели в этом бункере 4 (четыре!) дня. При чем, если Антон хоть когда-то выглядывал из бункера, то Г-ин и нос из него не высовывал. И здесь главной печалью Г-на стало не то, что он не мог, находясь там исполнять свой воинский долг, а как следует сходить, пардон, в туалет, поскольку: «Когда нечего есть, нечем и ср...».

Наконец этим голодным мучениям пришел конец. Их взяли в плен, вернее – взял в плен «улыбающийся эсэсовец с короткоствольным автоматом, со словами "Рус, здафайса!"». Как же этот эсэсовец, один, взял их в плен?

В военное время существовал такой анекдот:

«-Вы знаете, что наш Ганс взял в плен 10 русских?

-Как он это сделал?!

- Окружил!».

«Антон вышел первым, заложил руки за голову, знал, подлец, как надо сдаваться. Я тоже поднял руки», - продолжает упиваться своей безвинностью Г-ин.

Антон, конечно же был «подлец», поскольку у него и оружия-то не было, чтобы порядочно сдаться, но в этот момент и у Г-на была уже полная беспринципность к тому, десять человек возьмут его в плен или один, свое оружие с полным кстати боекомплектом, напомним, он зарыл.

Оказавшись в плену Г-ин уже отобрал первенство у Антона и с тех пор это дело никому не уступал. Первым делом он попросил у немцев попить воды, причем на немецком языке, чем заметно привлек внимание. И уже в конце первого допроса: «немец стал объяснять нам, что мы (то есть Антон и я) - добровольцы-перебежчики, он нам выдаст справки об этом - для улучшенного отношения к нам в общем лагере».

Мы знаем, что миллионы советских солдат, в силу обстоятельств, вынуждены были сдаться в плен, но что-то не припомним, чтобы им давали такие обещания.

Кто же мог объяснить немцам, что эти пленные, добровольцы-перебежчики? Может быть «беспринципный» Антон? Вряд ли, ведь он не знал немецкий язык, и бедолага написал свое имя и фамилию на льготном листке на родном ему языке, а вот Г-ин, как бы подчеркивая, кто ним попал в плен написал это на немецком языке (он так и пишет об этом в воспоминаниях!). Ну очень большой оригинал!

Свою первую работу на немцев Г-ин начал в первый же день, когда ему и его напарнику приказали захоронить труп мертвого красноармейца, не пожелавшего видимо быть «добровольцем – перебежчиком». Закончив дело, этот день запомнился будущему великому поэту тем, что он: «…впервые улыбнулся в плену...».

Дальнейшие события в плену не особо стерли эту улыбку с лица. Записка о «перебежчике», как индульгенция привела его на должность помощника повара, где он уже стал старательно рекламировать себя как художника. И здесь ему снова улыбнулась удача. Клиентов было хоть отбавляй. Он рисовал всех: от высокого начальства до солдат и лишь однажды получил по роже, за то, что видимо совершенно усугубил социалистическим реализмом портрет некого фашистского образины. С тех пор он стал совершенно «правильным художником». Настолько правильным, что ему явно льстили такие диалоги с клиентами как этот:

«- Ты знаешь о том, что наш великий фюрер тоже художник?

- Знаю!

- Великая Германия ценит искусство, ценит художников».

Но еще больше, ему нравилось то, что немецкое командование лагеря выделяло его личность из обшей массы:

«Эсэсовский комендант нашего лагеря военнопленных - господин полковник - при встрече с переводчиком распорядился: нужно выделить лагерную обслугу из общей массы военнопленных - дать им нарукавные повязки, на которых крупно по-немецки и помельче по-русски написать должность и имя каждого пленного…

И я стал писать на повязках, кто есть кто. Начал я с себя. Количество букв совпало - в обоих языках. Это мне понравилось:

KUNSTLER JURI ХУДОЖНИК ЮРИЙ

Своеобразная самореклама - по приказанию шефа».

Но были вещи, которые его не удовлетворяли.

Вот одно из таких неудовольствий:

«….нужных» пленных кормили получше. Так, сын Сталина Яков Джугашвили получал в день по полбуханки хлеба, порцию маргарина и колбасы. Наутро ему давали ячменный кофе, на обед - обычно картофельный суп с соленой капустой или брюквой. Иногда - гороховый суп с салом.

"АИФ» № 49 (1258), декабрь 2004.

Таким «нужным» пленным был я. Но меня - в отличие от неведомого мне Якова Иосифовича - не кормили «получше». Мы все - работяги батальона «организации Тодта», русские и немцы, получали одинаковое питание, которого нам, изнуренным дорожными работами, не хватало».

Вот ведь куда заводят нас дебри совести! И не важно, чем закончил Яков Джугашвили и почему. Важно поставить себя в один ряд с ним, сыном ненавистного вождя, упекшего его, Г-на в лагеря за такие художества!

Но фашисты, они и есть на то фашисты, что порой без проблем напоминали о себе, как хозяева, как бы им ты не лизал сапоги и другие места, кто есть ты на самом деле.

Однажды нашелся и на Г-на один такой урод, который заявил, что Г-ин – «обрезанный еврей» и без всяких сомнений полез в кобуру за пистолетом. Но высокий ум Г-на среагировал на это мгновенно. Он моментально вспомнил, что у него в кальсонах хранится не только обложка его комсомольского и воинского билета, но висит между ног нечто, что является очень убедительным доказательством, что он не «обрезанный еврей» и тут же оторвав все пуговицы на штанах предъявил это нечто эсэсовцу. Последний был в шоке:

«- Ах-ха-ха!! - изнемогал он, а ведь ты артист, прима-артист!».

Ему было смешно, а вот Г-на видимо не очень. Может быть тогда ему и пригодилась обложка красноармейской книжки, ведь туалетная бумага у него в этот момент вряд ли была.

Очень поучительный урок для современной молодежи.

Вспомните, поступок героя рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека» и его поведение перед лицом смерти и сравните. Но сравнивать-то не с кем. В отличие от Соколова, Г-ин был «нужным» пленным.

И все-таки, как бы Г-ин не рекламировал себя в воспоминаниях как пленного художника, он вынужден был признать, что работал на фашистов и как переводчик.

И….. И… Тишина. Ни одного слова о том, как он работал переводчиком. Кого при нем допрашивали, как допрашивали. Думается это молчание может означать только одно. Вряд ли после таких допросов, кто-то оставался в живых или уцелел. Или все-таки мог уцелеть и поэтому Г. написал эту правду, чтобы не быть уличенным в этой лжи.

Да и зачем ему вспоминать эти чужие страдания.

За то, он с удовольствием смакует, сколько любовников, а проще говоря, насильников было у советских женщин, вынужденных работать на хозяйственных работах на немцев, чтобы хотя бы как-то выжить. Была такая женщина у Г-на («нужным» для немцев военнопленным это дозволялась), правда он не описывает, сколько клиентов было у нее, утверждая читателя, что это была самая что не есть любовь.

Пусть простит нас читатель, но у нас нет таких моральных сил, чтобы цитировать какую мерзость о такого рода отношениях написал Г-ин, допишем, лишь о том, что эта «любовь» закончилась беременностью возлюбленной Г-на и тут он сообщает нам новость, с которой мы видимо должны смириться: «…Женщины не хотели иметь детей. А забеременев, не хотели иметь их живыми. Абортов они боялись, да и бабок-повитух не было поблизости.

В батальоне был немец Фридрих, тезка великого Барбароссы, - ветеринар, называющий себя фельдшером…. с похотливым энтузиазмом исполнял при случае обязанности гинеколога, объясняя, что устройство вагины и у животных, и у женщины одинаковое, только у женщин красивее и приятнее! Вот фельдшер-шаромыга!»

Какое чтиво для гурманов!

Если мы процитируем еще то, как они втроем, Г-ин, его полюбовница и Фридрих, напившись коньяка выдавили из чрева ребенка, думаю нас примут за мазохиста…

Вот такая она была любовь. А ведь совсем рядом с лагерем жили родители любимой женщины, они свободно посещали их, и он, якобы, гордо показывал им ту самую обложку комсомольского билета.

Не скрывал Г-ин и тот факт, что принял присягу на верность фюреру. Тем, кто не хотел этого сделать было предложено выйти из строя, чтобы продолжить свое существование уже в обычном концлагере. Один человек, как утверждает Г-ин хотел выйти, но его удержали за локти.

Первым в списке принимавших присягу был Г-ин. Не думаем, что этот список был составлен по алфавиту. Знали фашисты, кто без сомнений подпишется под присягой. А ночью четырнадцать человек бывших в том строю ушли в лес к партизанам.

Г-ин разумеется остался, а зачем ему партизанить? Работа не пыльная, женщина под боком, не нужно, как тому Антону, куда-то ползти.

Из этой истории нас больше волнует судьба человека, который хотел выйти из строя. Очевидно он не знал о готовящимся побеге, а вскоре после побега, оставшихся пленных перемешали с пленными их других батальонов.

А вот Г-ин утверждает, что он о побеге знал и якобы даже готовил его вместе с друзьями. И остался… Ради чего? Ради какой подпольной работы? Ради любимой из которой можно вручную выдавливать ребенка?

А остался Г-ин в плену от большого ума. Уже была слышна канонада советских войск и он все решал для себя как бы выйти из создавшегося положения. То ли объявить себя «контрразведчиком», то ли приобрести новые документы и уйти по ни ним на Запад. Но даже любимая женщина, с которой он якобы также был связан по «партизанским» делам твердо говорила ему, что не будет Г-ну пощады поскольку он служил у фашистов переводчиком. И кто-кто, а женщины знают цену своим мужчинам. И этим фантазиям Г-на грош цена. Конечно, никакой подпольной работой он там не занимался, а верно служил немцам, которые умели порой ценить таких служак как Г. Не случайно, и звание унтер-офицера с правом ношения оружия ему хотели присвоить после побега пленных. Понимая, что вскоре фашистам вскоре придет конец, Г-ин едва уговорил высокое начальство не делать этого.

Известны факты, что многие предатели, служившие у немцев, в конце войны, перебегали на нашу сторону, успешно воевали против фашистов, имели за это награды и все-таки самая «заслуженная» награда за предательство всегда находила их. Г-ин понимал и это. Вот что он пишет в своих воспоминаниях: «Я усилил драматичность. Советские снаряды действительно недолетом-перелетом разрывались вокруг нас. Но немцы-конвоиры в нас не стреляли, наоборот, они побаивались пленных: нас много, а их мало. Мы могли обезоружить их, сделать их пленными, отконвоировать к советским частям, искупив таким поступком часть своей вины пребывания у немцев. Но мы предвидели - то есть я предвидел, - что из нас сформируют штрафной батальон и пошлют на немцев - искупить кровью вину изменника Родины. Вот она, пелена плена - без кавычек. У кого же я в плену? У войны».

Обратите внимание, какая действительно реально трезвая мысль: «…то есть я предвидел», что можно искупить «часть своей вины». И это была правда. Остальных бы простили, но его никогда. Потому что он был в плену не у войны, а у страха. И из-за этого страха служил на совесть фашистам.

Нам как-то довелось читать воспоминания командира штрафных рот во время войны, в них он рассказывает: как прибывшие в его роту новобранцы, бывшие воры и прочая шпана из лагерей, плакали от счастья, что им доверили оружие, под дулами которых их водили в зонах, понимая, что им не только доверили защищать Родину, но они могли и смыть свою, отнюдь не смертельную вину перед ней и начать новую жизнь после войны.

Но Г-ин был им не ровня, он просто закопал это оружие и «беспринципно» сдался в плен.

После своего освобождения из Степлага, согласно амнистии, через год, он получил снятие судимости и переждав некоторое время до конца своей жизни, всем твердил, что якобы этими фактами Родина перестала считать его предателем.

Жалкий провокатор, прекрасно понимал, что большинство людей, никогда не имевших проблем с законом, могли не понимать, что по советскому законодательству, амнистия и снятие судимости означает только то, что некогда судимый человек за какие-либо преступления частично или полностью отбыл за это наказание, встал на путь исправления, не опасен для общества и является снова его полноправным гражданином. Но это вовсе не означает, что он не был некогда вором, бандитом, насильником или изменником Родины. А не быть предателем Г-ин мог только в результате полной реабилитации на основании решения Верховного Совета СССР, которого никогда не было и не могло быть.

В годы новой волны антисталинизма в 90-е годы, единоверцы Г-на «по любви к родине», нашли возможность, в обход всем законам и человеческой морали вручить ему военный билет, юбилейную медаль и оформить соответствующую пенсию, как ветерану войны (позже, из-за возмущения некоторых граждан этой льготы его лишили).

Так Г-н. предал своих боевых товарищей еще раз. Что же поделать? Медаль-то, конечно можно вручить, но совесть ведь не вручишь…

Когда б вы знали, из какого сора

Растут стихи, не ведая стыда... (Ахматова)

И Г-ин оплатил своим покровителям пасквилями-воспоминаниями, где он продолжал чернить свое прошлое, в котором ему не нашлось свое место и никогда не найдется.

Эти воспоминания, граничащие с гнусной пошлостью и безмерным самолюбованием, пришлись ко двору новым хозяевам жизни в их газетенке тиражом в 24 000 экземпляров, но их автор самочинно удвоил этот тираж! Как? Да очень просто. Ведь у человека не один, а два глаза – заявил Г-н, издеваясь над «обязательными» подписчиками газеты своей Корпорации.

Ведь они должны были быть счастливы, читая эту ахинею местного гения, определившего свое место в литературе где-то «между Твардовским и Солженицыным» (какая скромная самоценка!), твердо ступая по стопам последнего, вошедшего туда через задний проход, и, я уверен, очень скоро оттуда ее и покинет.

А покровители бодро поддерживали его в своих письмах и желали:

«Бодрости, здоровья, творческой продуктивности и собачьей живучести! Гав-гав!».

Как-то не по-человечески, правда?

И не удивительно. Воспоминания его назывались «Живая собака». Так он жил, так и умер….

А воспоминания остались, в них пылающая ненависть к сталинизму, которая даже семью Г-на не пощадила:

«... Забегая вперёд во времени, не утаю: 3 мая 1945 года мне пришлось с Тоней расстаться. Больше мы никогда не виделись.

Неделю спустя на ту территорию вошла Красная армия, стала работать советская почта, и Тоня написала письмо в Ульяновск моей маме - о том, что она была моей женой».

Так пропавший без вести для военкомата и для матери Ю. Г. - оказался жив. Маму понизили в занимаемой должности, но радость воскрешения сына была ей дороже».

Вот ведь, какая сволочь Сталин! Себя-то он не понизил в должности, когда стало известно, что его сын попал в плен!

Но радость матери понятна, тем более ни для нее и ни для военкомата Г. не числился «пропавшим без вести». В сохранившимся документе от 16 июня 1942 г. Управления 55 стрелковой дивизии в адрес Начальника Центрального Бюро по учету безвозвратных потерь личного состава в списках под №32 Г-ин числится убитым 14.05.42 г. под деревней Рикалово и там же похороненным.

Вот этим-то и объясняется «радость воскрешения» Г-на для матери. И получила она скорее всего извещение о гибели сына со ссылкой «смертью храбрых» и припиской в конце, что это извещение является документом для оформления соотвествующих льгот.

И мы никогда что-то не слышали, чтобы родителей тех, кто попал в плен «понижали в должности». Наверняка, мама «погибшего» Г-на пользовалась в своем коллективе известным уважением и сочувствием, которое было присуще людям того времени. И вряд ли ее «радость воскрешения» такого сына они могли разделить с ней. Ведь тогда в каждой семье было свое такое горе. Так что понизили ли ее в должности, или она «понизилась» сама, еще вопрос. Нам это не известно. Но нам известно точно другое. Предательство Родины, семьи, друзей он начал с 14.05.42 г… И первыми, кого он предал, стали его 143 боевых товарища в списке погибших 55 дивизий в тот день в котором он до сих пор числится убитым. И не только их.

В свою последнею атаку, в которой он так и ни разу не выстрелил, Г-ин бежал не потому что защищал Родину, а потому, по его признанию, что сзади атакующих шли автоматчики из заградительного отряда, 18 из которых также вошли в этот скорбный список…

Верный соратник и последователь Солженицына старательно марал героическое прошлое нашего народа приравнивая его фашисткому режиму.

«…я очень долго не знал, что фашисты сжигали евреев, - пишет он в своих воспоминаниях. - Сначала умервщляли в газовых камерах, а затем загружали трупы в печи, якобы предназначенные для гашения извести.

(Когда в 1949 году нас привезли в каторжный рудник Джезказган, и я увидел печь для гашения извести, то подумал, не нас ли будут в ней «гасить»? Но делать стихи об этом не посмел, чтобы потом меня на самом деле не погасили)».

Допустите себе мысль, что эти строки сегодня прочитает кто-нибудь из молодых людей, что он подумает? Что в Степлаге в печах «гасили» людей, а хитроумный Г-ин избежал этого, просто потому, что «не делал» об этом стихи. Так и подумает, и никогда не узнает, что Г-ин избежал этой участи еще в фашистской Германии.

В то время, когда он писал свои воспоминания, он прекрасно знал, что в этих печах фашисты сжигали не только евреев, но и мирных советских людей, военнопленных. Но написал, только о евреях. Зачем, чтобы знали о наших военнопленных, ведь среди них были и такие как он - «нужные».