Данная статья перепечатана из сборника "Искусство нравственное и безнравственное" (составитель и общая редакция В. Толстых. Издательство "Искусство" Москва 1969г. стр136-144)
В. Шукшин
Нравственность есть Правда
Начну с примера, как создается фальшивое произведение, способное обмануть и запутать. Пример мой собственный. Буду, сколько меня хватит, правдивым. Пример, мне кажется, тем более поучительный, что я все-таки врать и придумывать не хотел. Задумал такой сценарий. Живет на свете (в далекой, глухой деревне) обиженный судьбой паренек Минька Громов. Мал ростом, худ и вдобавок прихрамывает: парнишкой уснул на прицепе, свалился и ему шаркнуло плугом по ноге. Чудом жив остался: тракторист случайно оглянулся, дал тормоз. А то бы перепахало всего. Так вот, не повезло парню. Наверно, от того он стал пронзительно дерзкий, ругался со всеми, даже наскакивал драться. Таких всерьез не любят, но охотно потешаются и подзадоривают на всякие выходки. Мне захотелось всеми возможными средствами кино оградить этого доброго человечка от людских насмешек, выявить попутно свой собственный запас доброты (надо думать, немалый!) – восстановить слабого и беззащитного в правах человека. Ходил, радовался: задумал хорошее дело. Видел Миньку, знал актера, который сыграет его. Но еще держал себя, не начинал писать: рано. По некоторому опыту знаю: надо довести себя до почти мучительного нетерпения. Надо знать также всех людей, которые будут окружать героя. И вот. С Минькой живет безнадежно больной отец. (Фильм должен был с того начаться: отец умирать).
Есть у Миньки старший брат, Илья, который живет в большом городе работает прорабом на стройке. Илье-за тридцать, среднего роста, широк и надежен в плечах, красив, взгляд прямой, твердый, несколько угрюмый, тяжелый. Нравится женщинам. Знает это. Немногословен.
Есть по соседству с Минькой девушка Валя, красивая, крупная, очень неглупая. Минька болезненно любит ее, она - нет, конечно. Ей весело с Минькой, но ей тоже охота любить – пора. Некого. Парни разъехались из деревни, а те, что остались, переженились или совсем не пара красавице Вале.
Есть еще сосед Миньки, огромный Мыкола, великий молчун и недалекий человек. Он тоже влюблен в Валю.
Эту незатейливую ситуацию (даже не треугольник) Минька объясняет брату так: - Вот она – рядом живет, Валька-то… Помнишь? Ковалевых…
- Так она же маленькая!
- Маленькая! С Петра Первого. Пожалуйста, хоть завтра женился бы – не хочет! Что я сделаю?! Я люблю ее, как это… как не знаю. Прямо задушил бы, гадину! – Минька выпил еще рюмку. Снялся с места, заходил по избе, горестно размахивая руками. Походил он на птицу, подбитую камнем.
– Но я ее допеку, душа с меня вон. Нет таких крепостей…
- красивая девка?
- На 37 сантиметров выше меня. Вот здесь – во! – полна пазуха. Глаза горят, как у ведьмы, вся гладкая… Как увижу ее, так полдня хвораю.
- Выбрал бы поменьше. Куда она тебе такая?
- Тут на принцип дело пошло. Вот тут оглобля одна поселилась, на 48 сантиметров выше меня. Мыкола, твою мать-то…
- Чей?
- Ты их знаешь, приезжие. Он тоже втюрился в нее. Так тот хочет измором взять. Как увидит, что я к ней пошел, надевает бендеровец, бостоновый костюм, приходит тоже и сидит. Веришь – нет, может три часа сидеть и ни слова не скажет. Сидит, и все – специально мешает мне. Мне уже давно надо от слов к делу переходить, а он сидит.
- Поговорил бы с ним.
- Говорил! Он только мычит. Говорю, если ты – бугай, жердь, оглобля, так в этом и все? Тут вот что требуется! – Минька постучал себя по лбу. – Говорю, я – талантливый человек, могу сутки подряд говорить, и то у меня не получается. Куда ты лезешь?
- А она что?
- Валька – то? Она не переваривает его. Но он упрямый, бугай. Я опасаюсь, что он сидит-сидит да чего-нибудь все же высидит. Парней-то в деревне – я да еще несколько.
- Трепешься много, Минька, поэтому к тебе серьезно не относится. Надо хитрей быть.
- А что мне остается делать?! Что я - витязь в тигровой шкуре? Мне больше нечем брать. Было бы образование, я бы в артисты пошел, а так.. ну чем больше? И т.д.
Пришло время, сел писать. Писалось легко, податливо. Навалял 60 страниц и куда-то уехал. С сожалением оторвался от работы и все думал о написанном. И чем больше думал, тем тревожнее и тревожнее становилось на душе. Что-то, однако, не то! А что? – по пойму. И под конец так захотелось перечитать написанное, что переставало интересовать все окружающее. Чуял какой-то грех, вину, беду.
Приехал, перечитал – так и есть: все написанное (а это почти весь сценарий) – ловкая выдумка. Теперь время прошло, я сумею спокойно понять свой промах. Он в самом замысле.
Все удобное мешает искусству. В данном случае очень уж удобная схема. Добрый, обойденный судьбой парень, его не любят, смеются над ним – стало быть, зрительская любовь ему обеспечена. По схеме ранних лет кинематографа авторы давали такому герою орден – «за боль годов».
Теперь схема иная: герой орден не получает, но всемогущий перст автора в конце устремлен на него: смотрите, какой он хороший, добрый. Сердечный человек, и не стыдно ли всем нам, что ему плохо жить! Так я сделал. Отец Миньки доживает последние дни. Минька дает брату телеграмму. Брат Илья приезжает, но не успевает к живому отцу. Уже начало непоправимо плохо. Как читатель и зритель, сам не перевариваю, когда действие повести или фильма начинается с чьего-нибудь приезда.
Сколько можно!.... Приезжает новый агроном, председатель колхоза, приезжают строители, приезжают дяди тети, гости, секретари райкомов – столько приезжают, что скулы воротит. И еще: я тут выдал свое сочувствие герою – зачем сразу заставать его в таком горе, от которого содрогнется всякое сердце? Я попросту сделал себе легкую жизнь: не утруждая себя особенно, заявил: «Смотрите, какой он непосредственный, милый и как изболела его душа!»
Не меньше в лоб я получил и с Ильей. Я тоже сразу раскрыл все карты: и он тоже поверяется смертью отца, относится к ней много спокойнее – очерствел в городе, прихватил жестокий житейской «мудрости» современного городского мещанства («надо хитрей быть», «не открывай всем свою душу – ткнут пальцем, сделают больно»).
Все сразу ясно. Дальше схема продолжает гнуть меня в бараний рог. Силы расставлены, рука летит по бумаге, сталкивая героев, слегка путая сюжет (современно!). Что может ждать более или менее поднаторевший зритель? Что, красивый, сильный, привлекательный Илья (поначалу, по крайней мере) понравится Вале, а ему умная, гордая, красивая Валя. И он (с первых страниц сценария известно: у него в городе не сложилась семья), научившийся брать в жизни крепкой рукой – сколько подвернется, - отнимет у нищих суму, лишит их всякой надежды на будущее – увезет Валю в город.
Точно. На большее меня не хватило. Я только малость пококетничал: Илья отнимет у Миньки и Мыколы Валю – надежду не без некоторой внутренней борьбы – ему все-таки жалко их. Но… Название сценария было под стать содержанию: «Враг мой» - усеченное: «Брат мой – враг мой». Если бы меня кто-нибдь другой ругал за сценарий или за фильм (критик), а не я сам себя, я бы, наверно, ощетинился: «А что, так не бывает в жизни?»
Впрочем, нет, едва ли. Стыдно было бы. Так, конечно, бывает, но так не должно быть в искусстве. Нельзя чтобы авторская воля наводила фокус на те только явления в жизни, которые она найдет наиболее удобными для самовыявления. Не всегда ндо понимать до конца то,, о чем пишешь, - так легче остаться непредвзятым.
В случае со мной схема потому одолела меня, почему всякой девушке, например, трудно, почти невозможно пойти на свидание в заурядном платье, оставив дома нарядное. Мысль моя была нарядная, яркая, я почувствовал себя хорошо. Смотрите, родные братья, судьба растащила их, увела старшего далеко от дома, научила равнодушию, жестокости, скрытности – это то, чем он расплатился за городское благополучие. А вот младший...
Ну и так далее. Всем воздал. Может быть, фильм и смотрелся бы. Но, господи! Как он выдуман! Как все удобно там как все хорошо и ясно. И вот, Минька – нравственный, Илья – безнравственный. Так пошел бы гулять по экранам еще один недоносок...
Нравственность есть правда. Не просто правда, а – Правда. Ибо это мужество, честность, это значит – жить народной радостью и болью, думать, как думает народ, потому что народ всегда знает Правду. Человек трезвый, разумный, конечно же, везде, всегда до конца понимает свое время, знает правду, и, если обстоятельства таковы, что лучше оней, правде, пока помолчать, он молчит. Человек умный и талантливый как-нибудь да найдет способ выявить правду. Хоть намеком, хоть полусловом – иначе она его замучает, иначе, как ему кажется, жизнь пройдет впустую.
Гений обрушит всю правду с блеском и грохотом на головы и души людские. Обстоятельства, может быть, убьют его, но сделает свое дело. Человек просто талантливый – это этот совершенно точно отразит свое время (в песне, в поступке, в тоске, в романе), быть может, сам того не поймет, но откроет глаза мыслящим и умным.
Когда герой не выдуман, он не может быть только безнарвственным или только нравственным. А вот когда он выдуман в угоду кому-то, чему-то, тут он, герой, - явление что ни есть безнравственное. Здесь задумали кого-то обмануть, обокрасть чью-то душу... В делах материальных, так сказать, за это судят. В духовной жизни ущерб народу такими вот лазутчиками из мира лжи, угодничества наносится страшный.
Как у всякого, что-то делающего в искусстве, у меня с читателями и зрителями есть еще отношения «интимные» письма. Пишут. Требуют. Требуют красивого героя. Ругают за грубость героев, за их выпивки и т.п. Удивляет, конечно, известная категоричность, с какой требуют и ругают.
Действительно, редкая уверенность в собственной правоте. Но больше удивляет искренность и злость с какой это делается. Просто поразительно! Чуть не анонимки с угрозой убить из-за угла кирпичом. А ведь чего требуют? Чтобы я выдумывал. У него, дьявола, живет за стенкой сосед, который работает, выпивает по выходным (иногда шумно), бывает, ссорится с женой... В него он не верит, отрицает, а поверит, если я навру в три короба, благодарен будет, всплакнет у телевизора умиленный и ляжет спать со спокойной душой.
Есть «культурная» тетя у меня в деревне, та все возмущается: «Одна ругань! Писатель...» Мать моя не знает, куда глаза деть от стыда. Есть тети в штанах: «Грубый мужик». А в недомек им: если бы мои «мужики» не были бы грубыми, они не были бы нежными. В общем требуют нравственного героя.
В меру своих сил я и пекусь об этом. Но только для меня нравственность не совсем герой. И герой, конечно, но живой, из нравственного искусства, а не глянцевый манекен, гладкий и мертвый, от которого хочется отдернуть руку. Чем больше такой манекен «похож» на живого человека (есть большие мастера этого дела), тем неприятнее. Попробуйте долго смотреть ему (манекену) в глаза, чтанет не по себе.
Философия, которая – вот уже сорок лет – норма моей жизни, есть философия мужественная. Так почему я, читатель, зритель, должен отказывать себе в счастьн – прямо смотреть в глаза правде? Разве не смогу я отличить, когда мне рассказывают про жизнь, какая она есть, а когда хотят зачем-то обмануть?
Я не политик, легко могу запутаться в сложных вопросах, но как рядовой член партии коммунистов СССР я верю, что принадлежу к партии деятельной и справедливой; а как художник я не могу обманывать свой народ – показывать жизнь только счастливой например.
Правда бывает и горькой. Если я буду ее скрывать, буду твердить, что все хорошо, все прекрасно, то в конце концов я и партию свою подведу. Там, где люди должны были бы задуматься, сосредоточить силы и устранить недостатки, они поверив мне, останутся спокойны. Это не по-хозяйски. Я бы хотел помогать партии. Хотел бы показывать правду. Я верю в силы своего народа, очень люблю Родину – я не отчаиваюсь. Напротив. Но когда мне возвращают рассказ – не из-за его низкого художественного качества (это дают понять), подругим причинам, - неловко, стыдно.
Положим, общество живет в лихое безвременье. Так случилось, что умному, деятельному негде приложить свои силы и разум: сильные мира идиоты не нуждаются в нем, напротив, он мешает им. Нельзя рта открыть – грубая ладонь жандарма сразу закроет его. (Хорошо, если только закроет, а то и по зубам треснет)
И вот в такое тяжкое для народа и его передовых людей время появляется в литературе герой яркий, неприкаянный, непутевый. На правду он махнул рукой: она противна ему; восстать – нет сил. Что, он безнравственнен? Печорин безнарвственнен? Обломов безнарвственнен? Не, тут что-то другое. Они правдивы. Они также правдивы и небезнравственны, как правдивы и небезнарвственны мятежники – декабристы. «Плохая им досталась доля», и тем и другим. Царизм убил их. Но не для того же сегодня не перестают читать «Героя нашего времени» и «Обрыв», чтобы учиься нравственности у печорина или у Ильи Обломова. Они отразили свое время, а мы, их соотечественники, хотим знать то время. Лермонтов и Гончаров сделали свое дело: они рассказали Правду. Теперь мы ее познаем. Познавали ее и тогда. И появлялись другие герои, способные действовать. Общество, познавая само себя, обретает силы. И только так оно движется вперед.
Теперь хочется порассуждать об «устоявшемся» положительном герое наших рассказов, повестей, романов. И особенно фильмов. Сразу признаюсь: я не уважаю его, «устоявшегося». Такой он положительный, совершенный, нравственный, трезвый, целеустремленный, что тоска берет: никогда таким не стать! Он – этакий непоседа, ему бы все у костров да по тропинкам, по тропинкам!... (Кстати, на какие деньги он так много путешествует?) И что делать тем, кто не может так много «бродить» с гитарой, кто не может «рвануть» в тайгу (а семью куда?), у кого только месяц в году – отпуск, а родных много в разных местах и хочется к ним поехать... Завидовать? И завидовали бы, если бы верили. Я подозреваю, никто в таких героев не верит. Зачем же они кочуют из книги в книгу, из фильма в фильм? Зачем они все совершенствуются и совершентсвуются – чтобы служить примером? Да неужели мы так неразумны, что не видим, не чувствуем, как эта «агитация положительным героем» бьет нас другим концом! И как еще бьет!
Как-то я смотрел передачу по телевидению. Выступала женщина-адвокат. Она задалась целью проследить причину одного преступления. Преступление никакое нельзя назвать «небольшое», но здесь оно было не такое уж большое; ребята-рабочие подрались в пьяном виде и одному досталось основательно. (Я не собираюсь их оправдывать, этих молодых рабочих) Словом их судили и приговорили к разным срокам заключения. Почему, спросила себя женщина-адвокат, это случилось? И стала исследовать. Пошла по людям, которые общались с этими ребятами (соседи, рабочие, мастера тех предприятий, где они работали). И всем задавала примерно такие вопросы: 1. Вы знали их. Чем они жили? О чем мечтали? 2. Вот вы играли с ними в домино. А какие у них были цели в жизни? Чего они хотели добиться в жизни? 3. Вы стояли рядом у станка. Вы знали, как они проводят свободное время? Ходят ли в театр, в кино? Сколько раз в месяц, если ходят? И т.п. Ребята не частили, как выяснилось, в театры и кино, мало читали – адвоката это не удивило: она ждала этого.
Но вот что неприятно удивило: и соседи и товарищи по работе, и друзья осужденных тоже не слишком увлекаются искусством, тоже зачастую предпочитают лучше «забить козла», чем сходить в театр или в кино. Не хотят также посидеть за интересной книгой. И она горько поведала об этос с экрана телевизора. Руку, товарищ! Грустно, когда драгоценное человеческое время тратится так бездарно. Грустно и потому, что вот пришел человек в этот мир... Чтобы конечно, потрудиться, вырастить хлеб, сделать чудесную машину, построить дом, но еще не пропустить ПРЕКРАСНОГО в этом мире.
Прекрасное несет людям ИСКУССТВО. И МЫСЛЬ тоже прекрасное. Мысль – это тоже нечто законченное. Вот вас и поразило: как люди так легко сами отказывают себе в прекрасном! Вы выступили хорошо. Но что, если бы кто-нибудь из опрашиваемых вами ответил так: «Мне скучно ходить в кино. Там много вранья, неправды. А мне отец с детства привил ремнем привычку: чтоб я сам никогда не врал и чтоб презирал людей, которые врут». Стало быть, я так думаю, призывать людей к общению с искусством надо всегда, но всегда надо и художников призывать тоже к искусству. А то можно оказаться в смешном положении: будешь ратовать, прослывешь культурным человеком, а какой-нибудь «некультурный» возьмет и посадит тебя в калошу.
Мы часто употребляем выражения: «плохой фильм», «слабый роман», «середняк», «пошлость» и т.п. Почему мы не говорим: «лживый фильм», «лживый роман»? Ведь именно это качество – ложь – и составляет в них пошлость, слабость. Еще пишут иногда в рецензиях: «Авторы руководствовались добрыми намерениями, но...» Господи, да кто же приступая к работе над книгой, фильмом, руководствуется дурными намерениями! Какими например? Заработать деньги? Но всякий художник хочет заработать деньги – они нужны ему. Но, скажут, есть халтурщики, которым.... Речь идет о художниках. Тогда еще один вопрос: способен ли художник врать? Способен.
Итак речь идет о художниках. И весь призыв к ним: смелее насчет правды! Единственно дурное намерение – сознательно не сказать правду. А что, собственно, смелее-то? Смелее постигать глубину жизни, не бояться, напрмер, ее мрачноватых подвалов. Тогда это будет борьба за человека. А как же иначе? Иначе будет, как парадный подъезд главного здания «Мосфильма», огромный, прекрасный и .... И вечно закрыт. Люди проходят на работу через проходную и весь день потом снуют из здания в здание, пользуясь обычными дверьми. Жизнь студии – внутри ее, рабочая. Парадный подъезд не нужен. Даже из архитектурных соображений – он тяжелый, зимой завален снегом и только на грусть наводит: запустение какое-то.
В своем фильме «Живет такой парень» я хотел рассказать о хорошем, добром парне, который как бы «развозит» на свем «газике» доброту людям. Он не знает, как она нужна им, он делает это потому, что добрый запас его души большой и просит выхода. Не ахти какая мысль, но фильм делать стоило. Ну и делай, не кричи об этом, рассказывай.... Нет, мне надо подмахнуть парню «геройский поступок»: он отвел и бросил с обрыва горящую машину, тем самым предотвратил взрыв на бензохранилище, спас народное добро. Сработала проклятая въедливая привычка: много видел подобных «поступков» у других авторов и сам «поступил» так же. Тут-то у меня и не вышло разговора с тем пранем, таким же шофером, может быть, как мой герой, с которым – ах, как хотелось! – надо бы поговорить. Случилось, как случается с неумной мамой, когда она берет своего дитятко за руку и уводит со двора, чтобы «уличные» мальчишки не подействовали на него дурно: дитятко исключительное на «фортепьянах» учится. Мое «дитятко» тоже оказалось исключтьельным; я сам себя высек. Почаще надо останавливать руку, а то она нарабатывает нехорошую инерцию.
Чувствую необходимость оговорить одно обстоятельство. А как быть со всякими рода шкурниками, бюрократами, если они изображены предельно правдиво? Они что, нравственные герои? Нет. Но они не безнраственны. Они сеть та правда, которую заключает в себе всякое время (и время социализма тоже), которую необходимо знать. Правда труженника и правда паразита, правда добра правда зла – это и есть, пожалуй, предмет истинного искусства. И это есть высшая нравственность, которая есть Правда. Нравственным или безнравственным может быть искусство, а не герои. Только безнравственное искусство в состоянии создавать образы лживые, и «положительные» и «отрицательные» (если их можно назвать образами). Говорить в таком случае о нравственности или безнравственности нелепо. Честное, мужественное искусство не задается целью указывать пальцем: что нравственно, а что безнравственно, оно имеет дело с человеком «в целом» и хочет совершенствовать его, человека, что говорит ему правду о нем.
Учить можно, но, если учить по принципу: это «бяка», а это – «мня-мня», - лучше не учить. Ученики будут вырастать ленивыми, хитрыми, с наклоностью к паразитическому образу жизни. Потому что нет ничего легче: не самому решить трудную задачу, а списать с доски. Нравственность можно подделать. И подделывают. И очень удобно живут – в «соответствии»...
Я хотел показать на примере, как создается фальшивое произведение, способное запутать и обмануть. Но мое понимание – вовсе не ручательство, что фильм, который я теперь делаю, будет прекрасен во всех отношениях. Постараюсь, конечно, чтобы пошлость и недомыслие не отравили его в утробе. Из всех сил буду рассказывать правду о людях. Какую знаю, живя с ними в одно время. Ну и, как говорится, дай бог здоровья!
|
