АНАУ-МЫНАУ.
  Когда я учился в техникуме, нас уже со второго курса отправляли на производственную практику.
Ценность этой практики заключалась в том, что нас брали на рабочие места, то есть эта практика оплачивалась, хотя по закону на шахту принимали в то время работать с 20 лет.
Нужно сказать, что значительно позже, уже при капитализме, комбинат не брал на рабочие места студентов-практикантов, а затем, после нескольких нечастных случаев и вовсе отказался принимать их на практику. А ведь всё объяснялось просто. За студентами «платниками» был всё таки какой - никакой контроль, а за «бесплатными» нет. Вот они и лезли куда попало. В результате после окончания учебных заведений на производство приходила молодёжь совершенно не имеющая представления о производстве.
   Конечно, наши рабочие места, это конечно громко сказано. Мы просто официально числились ими по первому разряду, а на деле нас использовали на вспомогательных работах. Например, электриками или дорожниками. Хорошо было работать электриками. После того, как пару дней мы ходили по штрекам шахты с энергетиком для ознакомления, он каждое утро вручал нам по ящику лампочек, и мы должны были, менять перегоревшие лампочки пока коробка не была пустой. Работали мы на старых шахтах, где штрека были низкие, лампы висели в зоне достигаемой рук, больше времени уходило на вскрытие и закрытие защитных колпаков. Как только коробка из под ламп была пустой, мы тотчас находили энергетика, показывали её и выезжали «на гора» (на поверхность) какой-нибудь случайной клетью (это такой подземный лифт из метала, грузоподъемностью от 18 до 36 человек и более, в зависимости от мощности подъемного двигателя, канатов и самого лифта, если посадка в клеть не контролировалась, то туда набивалось до 50-60 человек).
   Два раза мне удалось поработать доставщиком взрывчатки по забоям. Это было сплошным нарушением техники безопасности и просто безопасности. На работу связанную с взрывчаткой и взрывными работами принимали здоровых людей, кроме всего прочего они отдельно проходили медосмотр у психологов. Были случаи, когда у некоторых людей, из-за каких-либо жизненных неурядиц «ехала крыша» и они пытались с помощью взрывчатки решать эти проблемы. Так, на Украине один мужик захватил в шахте склад ВВ (взрывчатых веществ) и угрожал взорвать его, так что пришлось эвакуировать близлежащий посёлок. Он подорвал себя, когда выехал на поверхность и увидел, что его преследуют. Один наш горняк, отстаивающий какую-справедливость, поехал в Москву, прихватив с собой взрывчатку. И кажется в гостинице «Москва» (не помню точно) она взорвалась, то ли с помощью этого мужика, то ли самопроизвольно. После этого случая, контроль за ней, увеличился в разы.  Интересно, что при проверках на складах взрывчатых материалов, был страшен факт избытка взрывчатки, а не недостатка. Недостаток взрывчатки можно было объяснить, забывчивостью оформить факт срочного использования взрывчатки, отсутствием тех или иных лиц для подписи получения её и пр. А вот избыток взрывчатки нечем объяснить было нельзя. И поэтому, как только мы узнавали об очередной проверки, весь излишек взрывчатки  до грамма высыпали в водоотливные канавки. Моя работа доставщика состояла в следующем: в начале смены бригады забойщиков давали заявки на необходимое количество взрывчатки и средств её взрывания. К концу смены для доставки взрывчатки мне выделялась машина, куда я грузил взрывчатку и раздавал её по забоям. Машина обычно была неисправной, в основном без тормозов и поэтому при необходимости шофёр кричал мне:  «Держись!» и врезался в целик (считай в стену). Затем он убеждался, что я выкарабкался из под ящиков и мешков живым и здоровым,  и мы продолжали свой путь.
     Работать дорожником было тяжелей. Бригада дорожников чистила штрека, канавки и ремонтировала железнодорожные дороги. На больших шахтах, так называемых «гигантов», эти работы делились на две бригады из-за большого объёма работ.
   Бригадиром у нас был мужик-казах в возрасте (так мне казалось, хотя как мне кажется, сегодня, ему было чуть за сорок). Утром он давал нам наряд, что брать с собой на работу: кусок рельсы, стяжки, подкладки, накладки, костыли, деревянные колышки, молотки…..и в конце неизменно прибавлял: «и анау-мынау».
   Мы отправлялись на работу, весело и скоро работали, но если что-то у нас не получалось, особенно из-за того, что мы забыли что-то взять, то гневный разгон бригадира был беспощаден. Он орал так, что было настоящим мужеством выслушать всё это. И когда, наконец, кто-то пытаясь оправдаться говорил: «Да ты сам не говорил, чтобы мы взяли это!», он отвечал: «Как не говорил! Я же сказал и анау-мынау!». Его так и прозвали: «Анау-мынау». И это были первые уроки производственной хитрости для меня.
   Платили нам хорошо, где-то около 70 рублей. Спецовка была новая, но сидела на нас мешковато. И конечно, самое главное, нам давали талоны на спецпитание. Кормили в шахтах как на убой. На стене буфета висел прейскурант подписанный самим «вечным» министром цветной металлургии Ломако (46 !!! лет на министерских креслах, отмечен в книге Гиннеса) где было указано, что положено быть в продаже в буфете. Кроме всякого рода продуктов было указано, сколько видов коньяка, вина и пива (водки нет). Коньяк очень редко покупали начальники (этим их «подмазывали»  рабочие – штрафники, отпускники, с премии, с получки, так что почти ящик всегда был в резерве), вино (в основном марочное) никто не брал. Пиво было на выбор: холодное и тёплое. Вот его покупали почти всегда с одной целью. Сметану тогда давали такую, что её невозможно было вытряхнуть со стакана. И вот горняки с трудом съедали её с полстакана, а остаток разбавляли пивом, помешивая ложкой, и таким образом доедали сметану и допивали пиво. Кто-то пустил слух, что это якобы помогает от силикоза (болезнь лёгких, повреждённых шахтной пылью).
   Там же на практике я  увидел первого погибшего горняка. Мы чистили штрек когда услышали крик: «Помогите! Помогите!». Наши мужики бросились вверх по лестницам и вскоре стащили по ним человека и уложили на электровоз, и мы едва погрузив на прицеп наш инструмент, на большой скорости поехали к стволу. Электрические искры и брызги от пантографа (деталь питания электровоза) иногда освещали лицо, как оказалось потом уже мёртвого человека. Лицо было белым и спокойным. И только тоненькая струйка крови из носа подтверждала, что с эти человеком не всё в порядке. Позже говорили, что упавшая горная масса раздавила у этого человека все внутренности. На другой день в фойе шахты был вывешен плакат об этом несчастном случае, где крупными буквами была написана его фамилия – Головко, которую я запомнил на всю жизнь. Фамилии других, кроме разве что самых близких друзей по работе погибших в шахте я не запомнил, слишком много их  было…
   Такие вот анау-мынау…