Глава 1.  А был ли мальчик…
   Прежде чем писать эти воспоминания, я, конечно же, задумывался над тем, с чего начать. Что должно быть опорой этих воспоминаний, не говоря о том, нужны ли они вообще.
   Понятно, что все люди начинают с того, что рассказывают , когда и где они родились, кто были их родители и т.д., и я в этом не исключение. Что же меня не устраивало? Ведь такую жизнь, как я, прожили миллионы людей (имею в виду  советских людей). Много думал об этом и понял только одно: я  хотел бы, чтобы вся моя прожитая  жизнь, всё-таки была связана с местом моего рождения, моей исторической родиной и моим народом.               
   Мне было всего 7 лет, когда я покинул родину, но до моего совершеннолетия, меня воспитывали, оказывали на меня влияние люди из моего народа, что не могло не отразится на мне, как на личности. Конечно, страна, в которой мы жили, предполагала в сущности своей единения всех народов одной идеологией, одними стремлениями к лучшей жизни, одним образованием, одним языком. Мне и  ровесникам посчастливилось прожить в ней, пожалуй, в  самое благоприятное время с счастливым детством, беззаботной молодостью и без страха за завтрашний день. Если и были недостатки в стране, то это были недостатки для всех, ну а хорошее и не надо было выбирать, разве что перебирать по своему уму, возможностям и желанию.
   Родился я в деревне Молвино с тысячелетней историей, которую, как говорят, основал человек по имени Молла (Википедия утверждает, что Муллагол). На его широченном кладбище есть даже захоронение, как утверждают, чуть ли не одного из потомков Чингиз-хана или Батыя. Выходцами из деревни стали два крупных учёных, а также некто Багаутдин Ваисов, основатель идей булгаризма, с которым был знаком лично Лев Николаевич Толстой. Но и многие другие жители, простые труженники села были гордостью нашего села, куда бы их не забросила судьба
   Когда я родился, в деревне проживало более 1500 человек, нынче немного более 700, что в общем- то неплохо, учитывая то, сколько деревень исчезло с лица земли России особенно в период 2010-2016 г.г.
   История нашей деревни, конечно, ничем не отличается от истории всех деревень как царской, советской и современной России. Всё-таки страна была аграрная, и вопрос о земле здесь всегда был наиважнейший.  Я не знаю, как деревня встретила революцию, в дебрях которой и был убит тот самый Ваисов. В гражданскую, как сказал мне один человек, как положено, часть деревни была за красных, часть - за белых, а часть и вовсе сами за себя. И самоутверждались они в своих убеждениях берданками на подоконниках, хотя лично я никогда не слышал о приверженности своих односельчан к оружию, хотя бы к охотничьему.
   В колхозы они пришли всякими ухищрениями власти, впрочем, пионерия и комсомол появились в деревне не позднее других. В отсталых  наша деревня никогда не была, но и  сильно передовой тоже.
  В годы войны односельчане  проявили себя как в бою, так и в тылу. Всё для фронта! Всё для победы!  Трудились, что называется за трудодни. Судили их за колоски. Было и такое. Мама вспоминала, как в один урожайный год колхоз не только расплатился урожаем, но и вернул долги,хлеб некуда было девать. А потом пришёл власти Хрущёв и начались новые эксперименты над крестьянством.
   В 1964 году, после смерти деда, мы переехали в Казахстан. Много лет спустя я спросил у мамы: зачем и почему? Мама, человек, который пережила войну, со всеми её ужасами, ответила, что в то время, когда мы уезжали, в деревне было хуже, чем во время войны…
Хуже, чем во время войны. Вы можете себе такое представить?
  Нас у мамы было два сына, родившиеся с разницей в 7 лет. Отца у нас не было, но отец у нас был один. У него своих детей было столько же, сколько нас, на стороне, но это только те, о которых точно знали. Время было послевоенное, мужчин на всех не хватало. Я написал об отце  рассказ «Дитя войны», который, можно сказать, автобиографический.
   Но рассказать о предках отца я не могу, я о них ничего не знаю.
Свою бабушку я совсем не знаю, её не стало, пока я подрос. Но и о своём деде, я знаю мало.
Сколько их было в семье? Один из его братьев жил,  почему -то в соседней деревне. У него был такой могучий голос, что когда он хотел моего деда позвать в гости, то просто выходил за деревню и кричал деду об этом! Другой брат жил рядом на соседней улице. Он служил, как он сам говорил, в личной охране царя и поэтому вернулся домой на коне и при оружии (с шашкой). Он был очень своенравный, гордый и заносчивый. Никак не хотел признавать советскую власть. Его дети тайком вступили в колхоз, но он держался до последнего. Таких частников  давили налогами. Вначале у него отобрали коня и шашку, затем кое-что из домашней утвари. И когда, наконец, сняли и увезли ворота, он пошёл в колхоз. Что называется,  пока с таких, как он не стали снимать последние штаны, они в колхоз не шли. Раскулачивание тоже было, несмотря на то, что все жили одинаково, после того как деревня попала под потоп, а затем и вовсе погорела. Да и кого раскулачивать, когда  родня на родне. Но райкому  было всё равно: « Не хотите сами раскулачивать, приедем и  раскулачим с десяток семей»,- пугали они. И тогда пришлось уговорить на раскулачивание одного пришлого человека, предварительно разрешив ему, продать всё, что возможно. Потом еще многие годы односельчане говорили о его письме с мест ссылки. «Если бы вы знали, - писал он, – какую тропинку я протоптал, вспоминая родные места».
   Дед наш воевал в Первую Мировую. Он был денщиком у какого-то князя. Кажется, в Австрии они попали в окружение. Все воткнули штыки винтовок в землю и ждали плена. К нему подошёл этот князь и сказал: «Пойдём, Гарафий, может, сможем выйти отсюда.» Они почти пробрались к своим болотами, но в последний момент князя этого убила шальная пуля, и дед вынес его на руках до своих. За это его наградили крестом. Я видел этот крест, на дне сундука вместе с двумя ещё какими-то медальками, куда он потом исчез, не знаю. Дед ещё повоевал немного, но был отравлен немцами газом и его комиссовали. Он вернулся домой, женился и зажил обыкновенной крестьянской жизнью. После революции и гражданской войны, накануне голода, деда и несколько его товарищей отправили ходоками к Ленину в Москву,  чтобы они выпросили зерно на посев. К Ленину они не попали, прошли к Калинину, который им обещал помочь. На обратном пути ходоков встретила кулацкая засада, они были избиты до полусмерти. Хорошо, что  была зимняя одежда, и они отделались только увечьями. Вступать в колхоз или нет дед не знал. Но однажды он поехал по делам в Казань, где зашёл в гости к одному из своих родственников. Тот поинтересовался делами в деревне и посоветовал, чтобы он скорее вступил в колхоз, что дед и сделал.
   Дед был очень интересной личностью для односельчан. Он со всеми, кто старше и намного младше его, общался на «Вы».  У деда был друг – русский, который жил в русской деревне, недалеко от нашей, и он  всегда заходил к нам в гости, если проходил мимо. Дед наш хорошо знал русский язык Каждый год, в дни мусульманского праздника этот друг приглашал деда в гости, выбирал самого крупного и жирного барана и просил деда зарезать его, совершив при этом все положенные по традиции молитвы. Всё мясо он отдавал деду и его родственникам. Сельчане рассказывали, что в семье деда хорошо относятся к русским, зная об этом к нам часто заходили  прохожие, чтобы попить воды и пр. Одна русская женщина так привыкла к тому, что её всегда гостеприимно встречала бабушка,  непременно заходила к нам и не уходила, пока не выпивала полсамовара. В конце концов это надоело бабушке, и она решила больше не угощать надоедливую бабу чаем.
   И вот, зашла эта баба к нам, как всегда присела на лавку в ожидании угощения. А наша бабушка ни в какую. С места не встаёт, стол не накрывает. Да только выдал её самовар, поставленный до этого, который стал извергать шумные позывы кипячения и хлопать клапаном сигнала об этом.
  А баба та сделала такое доброе и хитрое лицо и сказала: «Чай жужжит! Чай жужжит!». И пришлось бабушке снова угощать женщину чаем.
   Дед в одно время был в колхозе учётчиком, а потом, по старости. присматривал за колхозным быком. Однажды, в обед, дед дома зарезал курицу и не заметил, как капли крови остались на рукаве рубахи. Говорят, бык учуял эту кровь и напал на деда. Он бодал деда до тех пор, пока тот не оказался под кормушкой для быка, что и спасло ему жизнь. Потом у него произошло помешательство, но тихое и спокойное. Больше всего мама боялась, что он куда-нибудь уйдёт из дома и пропадёт. Бывали в деревне и такие случаи. Нет, конечно, таких ходоков потом находили, но слишком поздно. За дедом нужен был надзор и таким «надзирателем»  совершенно случайно оказался я.
   Раньше всё дед смотрел за мной. Особенно летом, когда вся малышня начала купаться в пруду прямо рядом с нашей улицей. Мама категорически запрещала мне это, я уже один раз тонул в нём, тогда брат успел спасти меня, буквально переплыв ко мне с другого берега.
   Дед почему- то сразу догадывался, что я собираюсь сбежать на пруд и начинал погоню за мной. До защёлки от калитки  ворот  я ещё не доставал, и поэтому у меня был единственный выход на улицу через дырку в воротах для собаки. Я нырял в неё, дед успевал схватить меня за трусы, которые я тут же скидывал и убегал в сторону пруда. Вскоре мои побеги решили прекратить и устроили в детский сад. Я сбежал оттуда в первый же день, и говорят, искали меня всей деревней. На этом воспитание в саду закончилось. Меня с дедом стали просто запирать дома. Мне с ним было хорошо, он был очень спокойный и добрый. Я любил наблюдать, как он огромным и тяжёлым ножом разрубал комковый сахар на очень красивые и ровные кубики, а также очень аккуратно резал хлеб, как- то приобняв рукою и подхватывая готовые куски. При этом он неизменно собирал сахарную пыль и крошки хлеба, скармливал ими меня.
   С дедом у нас была только одна проблема. Об этом я написал рассказ «Чусовой».
   Дело в том, что иногда на деда что-то снисходило по ночам, он просыпался, одевал старый тулуп, которым обычно любил укрываться, брал в руки метлу и стоял так часами. При этом он заявлял, что он стоит на посту и его с этого поста может снять только командир. Сначала никто не знал, кто такой этот мифический командир. Но однажды, днём, когда все, кто только могли уговаривали деда уйти с поста и притворялись командирами, зашла в дом  одна бабка, что жила через две улицы. Она, проходя мимо деда, сказала, что какая, мол, там война, всё закончилось, и дед послушно ушёл со своего поста. С тех пор, так и повелось, как дед на посту, так сразу брат бежал за этой бабкой, зимой и летом, днём или ночью. Мама очень боялась, что дед устанет, упадёт и зашибётся. Когда эта бабка заходила к нам во двор, она нещадно ругалась. Но ей нравилось, что дед только её слушался, да и мама очень уважала её за безотказность и всегда к её приходу успевала приготовить самовар и блины. Люди посмеивались, мол, какая бабка там командир, наверное ,между ними что было по молодости!
   Дед умирал не тяжело, но долго, один из сыновей два отпуска просидел у его постели, а когда всё-таки уехал, умер на третий день…
   Хоронили его, как положено всей деревней. Мы с братом, по  обычаю , сходили на кладбище к копальщикам . При нас, кто в это время копал уже внизу, вдруг в испуге выскочил из ямы. Люди заглянули туда,  потом один из них опустился вниз и подал на большой лопате огромную и страшную лягушку, которая едва умещалась в ней.  Её положили под кусты, и если бы у неё не шевелилось за подбородком, то её можно было бы принять просто за большой ком земли. Люди постарше, сказали, что это какая- то земляная лягушка и её можно увидеть раз в сто лет, потому что живёт под землёй.
   После сорока дней деда  мама стала собираться к отъезду, и вскоре мы уехали.
   У деда было шестеро детей : четыре сына и три дочери, у всех у них были разные судьбы. Мама всегда ставила в пример нам своих братьев, показывая их фото, на которых они выглядели совсем не деревенскими, а городскими франтами.
   Старший из них, Хайретдин, женился,  и уехал на заработки на  медные шахты  в Мончегорск. Там  работали многие из нашей деревни. Сохранилось их общее фото, где они очень цивильно одетые, со своим русским начальником. Когда началась война, дядю и ещё одиннадцать семей срочно отправили в Джезказган (Казахстан) открывать медные шахты. По дороге их эшелон уже бомбили немцы, но они благополучно добрались до места, и уже в сорок втором году запустили две шахты. Мой дядя не имел никого образования, но ему пришлось быть начальником сразу двух этих шахт, пока  не прислали молодых специалистов, которых тоже пришлось ещё обучать горняцкому делу. Так он и проработал здесь вместе с заключёнными лагеря, а затем и военнопленными. По иронии судьбы, когда меня вывели по болезни из шахты, я работал на одной из этих старых закрытых шахт сторожем и писал книгу о восстании в лагере Степлаг, который был в этих местах.
    Второй дядя Самат ( тот, что просидел два отпуска с дедом) , в 1940 году призывался в армию, но его не взяли из-за глазной болезни (трахома), и он, стыдясь этого, сразу уехал к родственникам в Ташкент. Когда началась война, и на фронте из-за потерь не хватало командиров, его тотчас отправили учиться на краткосрочные командирские курсы, а затем с узбекским ополчением, который пополнялся в ходе боёв только ими же, ушёл на фронт. Вначале, рассказывал он, с узбеками было тяжело воевать, они были люди очень набожные,  как только кого в атаке убивало, так они бросали всё и молились у тела убитого, а враг прямым прицелом в это время убивал  их ещё больше. Он уговаривал их не делать этого. Я тоже мусульманин, говорил он им, вот сходим в атаку, потом будем хоронить согласно всем мусульманским обычаям. Постепенно узбеки научились не только хорошо воевать сами и научили этому новобранцев. У дяди была с ними только одна проблема. Они не брали пленных, когда в атаке они попадали в окопы к врагу, так тотчас бросали в сторону свои автоматы и тонкими, острыми ножами, которые были в их сапогах по несколько штук, вырезали их без жалости. А командование требовало пленных. Но как бы дядя не уговаривал своих солдат, те отвечали, что ничего не получится. Они видели, как фашисты издевались над мирным населением и военнопленными, и жестоко мстили им. После нескольких тяжёлых ранений и контузий дядю перевели в штат НКВД, где он и дослуживал войну, а после снова вернулся в армию дослуживать до пенсии. Кавалер трёх орденов Красной Звезды и многих медалей, он потом работал на гражданке, когда мы с мамой приезжали к нему в гости, был директором крупного рыбного магазина в Архангельске. Женился он, на очень высокой ( почти на голову выше себя) и красивой женщине Анне. Был очень образован, умел очаровывать женщин и мастерски пил спирт.
   Другой брат Кадыр на начало войны имел бронь, так как в это время учился в Московском институте, а специалисты в Союзе нужны были всегда. Он отказался от брони, ушёл на фронт, где погиб в  самом начале Сталинградской операции. В своём последнем письме он написал, что вступил в партию. Похоронен в городе Калач. Его могилу многие годы пытались найти родные, в том числе и дядя Самат, которому как военному, оказывали помощь все. Но по стечению обстоятельств, именно мне удалось найти место его захоронения, видимо, в этом имело место моё умение писать письма. В армии в отряде, где я служил, ответ на одно письмо (от военного ведомства) попало на глаза цензуре и его передали командиру отряда. Он вызвал меня к себе, и я немного перепугался. Обычно к Бате вызывали, если он лично хотел сообщить о трагедии в твоей семье, чтобы потом сразу отправить домой в отпуск. Батя вышел ко мне,  взял со стола письмо и протянул мне. «Кого ищешь, сынок?» - спросил он. «Дядю, он под Сталинградом погиб» - ответил я. И тогда, Батя пожал мне руку и сказал: «Ищи, сынок. Ищи!». И я нашёл. Его могилу посетили и Мама, позже и дядя Самат.  У дяди Кадыра была девушка, его бывшая учительница. Она очень переживала его смерть, а после войны вышла замуж за одного из наших родственников и  родные говорили ей: «Всё равно ты стала нашей!».
  Ещё один дядя, Ахат, был очень красивым мужчиной (судя по фото, ну прямо Есенин!). Мама говорила, что он был очень музыкальным, у него была очень большая коллекция гармошек, от самых больших до самых маленьких.  Ещё до войны его посадили  за какое-то экономическое преступление, сидел он в тюрьме в Казани, в лагерь его не пускали, потому что при Сталине за такие преступления карали жёстче, чем даже за измену родине. В тюрьме он работал бухгалтером, был очень способным человеком, начальство даже говорило: «Что мы будем делать, когда тебя выпустят?!». Однако его не выпускали. Когда началась война, он неоднократно просился на фронт, но с тюрем туда хода не было, только через лагеря. Он умер в тюрьме, по некоторым слухам, покончил с собой, когда узнал, что его брат погиб на фронте, но Мама это не подтверждала.
   Старшей дочерью деда была Зайтуна. Во время войны она была бригадиром доярок. Вышла замуж  за очень простого и хорошего человека, и уехали они в Джезказган. Трудно в это поверить, но в Джезказгане жили и работали 70 семей из нашей деревни! И почти каждого из них наш зять, встретил, помог трудоустроиться и с жильём на первое время. Его очень все уважали, с ним нельзя было просто так пройти по улице, через каждые несколько метров с ним непременно кто-то здоровался и обязательно интересовался его здоровьем. Мы очень обязаны ему и его семье    за ту заботу и помощь в нашем становлении в этих местах. Тётя Зайтуна относилась ко мне как к родному сыну, она вылавливала меня на улице, приводила к себе домой и заставляла обязательно хорошо поесть, чтобы не бегать голодным, хотя у самой было семеро детей!
   Младшая дочь деда , Нурания, была единственной из детей, которая не покинула деревню. Она вышла замуж за очень хорошего человека, с которым родила и воспитала шестерых детей, которые живут в моей родной деревне. А вообще у нас с братом было всего двоюродных 20 сестёр и 18 братьев.
  Мама Тазкира  была второй дочерью деда. Как она подчёркивала, она и Самат учились лучше всех. Школу закончила прямо перед войной, и всю войну проработала в сельсовете. Это она мне много о войне  рассказывала, а  я потом использовал для сюжетов в своих рассказах, особенно «Смерть почтарки» и др. или о дне Победы, который почти полностью написан с её слов (рассказ «Этот день). Потом она много лет работала бухгалтером в колхозе.
   Когда мы уезжали в Казахстан, Мама почти всю живность отдала семье сестры. Нашлись люди, которые хотели купить наш дом, но Мама отказала,  она заявила, что может быть, мы сами вернёмся сюда, а может, кто из родных. Так и получилось, через несколько лет, к нам в Джезказган приехал старший брат Мамы, он был уже на пенсии и решил вернуться в родные края. Он приехал посоветоваться с сёстрами, чтобы он мог пожить в нашем доме, пока он не построит для своей семьи новый. Сёстры, конечно, были не против, но зять заявил что, по его мнению, прямым наследником этого дома являемся мы, в частности мой старший брат, поскольку именно наша семья прожила с дедом до конца его жизни и что этот дом потом обязательно нужно вернуть. Дядя согласился, и на этом порешили. К сожалению, пока строили дом, дядя скончался, строительство нового дома затянулось, а после переезда в новый дом, семья дяди решилась продать отчий дом, каким-то узбекам, которым и нужен он был только для того, чтобы иметь прописку. Так дом и стоит теперь бесхозный. Конечно, это было очень неприятно для нас, в крайнем случае, мы и сами могли бы выкупить дом, даже сегодня, но пойди же, найди этих узбеков…
   Когда мы переехали в Казахстан, то были большие проблемы с трудоустройством на работу Мамы и брата. У Мамы не было специального образования,  в соответствии с Указом подростков не принимали на работу и не получивших полное среднее образование обязали учиться в вечерних школах. Наш двоюродный брат в то время работал на шахте начальником участка, и он пытался найти Маме работу. Однажды он пришёл домой и попросил Маму написать заявление на работу сушильщицей, это значит, она должна была убирать в душевых, где купаются шахтёры. Но брат сказал ей, что она на работу ходить не будет, а это заявление написали для того, чтобы на первое время у неё были деньги. И вскоре он найдёт ей нормальную работу. Но прошёл месяц, второй, а с работой ничего не получалась. И тогда Мама со слезами заявила брату, что пойдёт на работу, и она не может просто так получать деньги. Это видимо произвело на него впечатление, и буквально через пару дней он нашёл ей место в местной бухгалтерии ЖКО (жилищно- коммунальное отделение) – счетоводом, то есть низшей по должности и оплате работу. Мама была рада и этому, лишь бы работать. Все думали, что это будет её временной работой, но она стала её единственной на всю оставшуюся жизнь, на которой Мама от простого счетовода по карьерной лестнице, достигла должности главного бухгалтера ЖКО комбината. У неё была очень рутинная работа, квартальные, полугодовые, годовые отчёты, вот за всем этим я видел её всю жизнь. Она очень часто приносила работу на дом, работала по субботам и брала меня с собой, чтобы ей не было скучно обедать. Очень часто, особенно в годовые отчёты, она просила меня помочь, и я раскладывал кипы её бумаг по наименованию и прочим требованиям, за что она была очень благодарна мне, так как экономила на этом кучу времени. Мама была очень честный человек, и именно глядя на неё я думал, что все люди на свете такие же честные как она. Конечно, если бы она не была такой щепетильной, мы наверняка бы жили в лучших условиях, в коттедже, например, а не в двухкомнатной квартире на пятом этаже! Но единственным предметом её «коррупционности» стала бесплатная югославская  электроплита, в то время как основной массе населения выдавали, тоже бесплатно, плиты украинского производства.
   Мама воспитывала нас очень строго, мой старший брат, почему- то побаивался её больше чем я. Мне попадало от неё за мою плохую учёбу, но я понимал, что сам виноват. У нашей классной руководительницы, с пятого по восьмой класс, была дурная привычка на родительских собраниях выставлять нас - двоечников перед родителями, как позорящих наш класс. Так мы и стояли иногда на этих собраниях, из года в год, четыре мальчика и одна девочка. Все мы, между прочим, были неплохими пацанами, когда ушли из школы во взрослую жизнь, жили в ней ничуть не хуже, чем остальные ребята. А девочка, так она и вовсе была сирота, и жила с бабушкой – татаркой, которая очень плохо понимала на русском языке и моя мама, переводила ей как можно мягче то, что говорила за нас учительница.  Так она и вовсе отличилась после школы. Незавидная на вид девочка, двоечница и драчунья, она вышла замуж за обалденно красивого мужчину, нарожала  детей, и они очень дружно жили в отличие от некоторых наших девчонок. Жаль только, муж её трагически погиб в шахте, но всё равно, она очень хорошо воспитала своих детей и внуков.
   Мама  очень хорошо понимала причины моей плохой учёбы, просто за мной не было никакого контроля. Я элементарно не учился. Позже, когда я просто бредил самообразованием, она сказала мне что если бы я по- настоящему учился, то был бы отличником, я не возразил, но в душе как-то не принял это близко к сердцу. Мне просто было её жалко, но не стыдно за себя. Помню, я сообщал ей о том, что сегодня будет родительское собрание, когда она уже уходила на работу, хотя об этом было известно за неделю вперёд, так я берёг её нервы и в душе надеялся, что может быть сегодня, найдётся повод пропустить это собрание. Но она никогда не пропускала эти собрания. И моя трудовая карьера, после окончания техникума в энергетике и в шахте, просто удивляли её и брата. Но в душе, наверное, она успокоилась за меня. Мы оба с братом очень хорошо отслужили в армии. Брат и вовсе вернулся в армии с медалью. Командование наших воинских подразделений наградило нас особым видом поощрения, письмом – благодарностью родителям (в данном случае Маме, за отличную службу нас в армии и хорошее воспитание нас матерью). Помню, как Мама написала мне после этого, что очень благодарна нам с братом, что мы нигде не позорили нашу семью и её. Брат мой с армии ещё и в отпуск пришёл, большей награды в армии не бывает, а вот то,  что я отказался от своего отпуска, чем привёл в ступор своего командира роты, Маме писать не стал, опять же, чтобы не огорчать её.
   В отличие от брата, Мама несколько побаивалась за меня, уж слишком у меня легко всё получалось, и слишком рано я стал самостоятельным. Она стала больше переживать за мою личную жизнь, которая на горизонте не замечалась. Я приходил домой с работы, одевался во всё чистое и отглаженное,  укладывал в большой «дипломат» (он стоил 24 рубля 50 копеек, а были ещё и маленькие за 12 рублей 50 копеек, но оба были большим дефицитом) ручной магнитофон «Электроника 322» с кассетами, пару бутылок молдавского коньяка «Белый аист» и исчезал на несколько дней из дома (но не с работы, конечно!). Так мы отдыхали с друзьями, но это вовсе не означает то, как могут позволить отдыхать иные сегодня. Мама верила мне, она никогда не спрашивала, где я был, с кем и что делал (в эти дни, я всегда звонил ей на работу).
   Как-то она подсунула небольшую книжку какого-то польского психолога «Как создать семью, если у женщины есть ребёнок». Обалдеть! Откуда в Союзе могла появиться такая книжка? Книг с таким названием я никогда не встречал, хотя сегодня такой макулатурой всяческого рода психологов импортного пошиба нас просто забросали!
Я спросил у Мамы, зачем мне эта книжка. И она ответила, что все нормальные девушки моего возраста уже давно вышли замуж, может быть, я встречу такую женщину…
   Мама не приветствовала, что я выпивал и курил, но когда я курил трубку с табаком «Герцеговина Флор», она мне разрешала курить даже дома, ей нравился запах этого табака. А я позволил себе довольно приличное время курить трубку не только с Герцеговиной, но и с Капитанским табаком, а также кубинские сигары. Возможно, начинал курить их для форса, но потом втянулся и мне это нравилось. Кстати, тогда же мог позволить выпивать и египетский джин, вещь не дешёвую, но приятную. Но всё это приметы моей холостяцкой жизни, когда я вроде прилично зарабатывал, но и не усугублял. Я ещё помнил те студенческие годы, когда, для того чтобы позволить себе нечто лишнее, мы с бригадой парней по ночам разгружали вагоны на бутаевских складах. Назывались они так, потому, что начальником этих складов был старик-азербайджанец по фамилии Бутаев.  Мы, обычно 5-6 человек, разгружали до утра вагон с овощами или фруктами, с условием, что он заплатит каждому по 10 рублей. Часа в 2 или в 3 ночи он зазывал нас в свою бытовую комнату, где кормил горячей пищей (сам готовил) и выставлял пару бутылок вина.
  Вот так мы и жили, скромно и дружно.
У Мамы для нас с братом был один закон. Она говорила нам: делайте что хотите, курите, пейте, гуляйте, хоть на головах стойте! Но чужого не смейте брать! По-моему, не всякий отец так воспитывал своих сыновей.
   Вот такого я рода-племени. Но, кажется, я и затерялся в другой жизни от всего этого, и стал другим, не похожем на тех, кто был со мной у истоков моей жизни.
   Мои герои автобиографического рассказа «Дитя войны», говорят об этом от моего имени так:
«- Никакой я не городской. Деревенский, хоть давно и не живу на родине, да видно душа с детства осталась там. А про небо ты прав. Я вот гляжу на него и думаю, а какое оно над деревней моей сейчас. Такое же или другое? Как думаешь?
- Думаю,  другое, - сказал я.
- Ах ты, ладушки, а какое, другое?! – удивился Палыч.
- Деревенское! – едва сдерживая смех, ответил я».
   И это - правда, над моей  деревеней всегда стоит оно – деревенское небо. Оно остаётся на месте, куда бы по нему не плыли облака и как бы ярко не зазывали звёзды. И у меня есть только одна в жизни личная трагедия, когда я теперь стал писать и пишу, не на родном своём языке, не о родных мне по рождению людях, не об этом родном мне небе, хотя очень многое, о чем я написал, это их жизнь, это жизнь моих предков. Да, я сумел рассказать в некоторых в своих рассказах истории людей различных наций и разных стран. И часто меня даже хвалили за то, что я очень верно подметил характер или обычаи тех или иных народов. Вспоминаю, как для того, чтобы написать обыкновенный рассказ «История любви Вито из Кадиса» перерыл массу информации о тех временах, а вот о своей родине, и о её людях, даже просто не рискнул, боясь показаться не сведущим  их духовной жизни.
   В одном из своих стихотворений, на родном языке я честно признался, что прожил жизнь в чужой стране и пел чужие песни…
   Но это лишь правдивая боль об утраченном, о чём я горько сожалею.
А так, в душе, я так и остался мальчиком из деревни, над котором деревенское
небо…